Журнал «Дагестан» » Экономика » Маир Пашаев: «Эффект где?»

Маир Пашаев: «Эффект где?»

Республиканские СМИ регулярно рапортуют о запуске в республике новых проектов, о привлечении инвесторов и об улучшении экономической ситуации в целом. Независимые эксперты, в свою очередь, эти данные традиционно подвергают сомнению или откровенно критикуют. 

Именно наличием своего независимого мнения известен экономист Маир Пашаев, с которым мы и решили обсудить современную ситуацию в мире, в стране и, конечно в нашей республике. Неожиданно оказалось, что его взгляды не особо расходятся со взглядами сторонников государственной экономической доктрины. 

 

— Когда мы договаривались об интервью, вы сами обозначили интересные вам темы: текущий экономический кризис, нефтяной рынок, переформатирование мировой экономики.




— Говоря о современной мировой экономике, надо понимать, что глобализация уже достигла такой стадии, когда не может в каких-то отдельных странах быть плохо, а в каких-то хорошо. Если наступает кризис, то он поражает всю мировую экономику. И это происходит всё чаще. Последние кризисы показывают, что циклы изменились. Уже не 12-летние кризисы, а фактически 6–8-летние. Мы видим три кризиса подряд — циклы сокращаются, и время выхода из кризиса тоже сокращается. Понижательный тренд 6–8-летний, и повышательный всего год–два. Текущий кризис фактически был предсказан на конец 2020 — начало 2021 года, но спусковой крючок, так называемый триггер, сработал раньше времени.

Кризис на самом деле мировой и более глобальный, чем был в 1998, 2008, 2009 годах. Потому что из-за сокращения циклов и быстрого выхода из кризисов проблемы не успевают решаться, они никуда не уходят, а просто накапливаются. И через какой-то период времени выстреливают. Сейчас сработают все отложенные проблемы 2008–2009 года. Тогда кризис быстро удалось погасить, кстати, и в России тоже. Путин, который   был председателем правительства, в буквальном смысле залил экономику деньгами и погасил тот пожар.

— Но вы сейчас прогнозируете более мощный кризис?

— Конечно! Все отложенные проблемы никуда не деваются. Два кризиса — в 2008 и 2014 годах, мимо нас пронеслись практически незаметно. Сейчас более фундаментальное и более глобальное кризисное явление, более глобальное падение будет и в связи с коронавирусом. Напомню, ВВП многих стран на ⅔, а некоторых стран и на ¾ и более составляет рынок услуг. И для них коронавирусная эпидемия — экономическая катастрофа. Но рынок услуг тоже разный. К примеру, возьмём ВВП США, где в рынке услуг более половины занимает финансовый сектор, который сейчас обваливается не так сильно, как другие отрасли — порядка на одну треть. Но есть рынки, которые обвалились полностью, практически на 100 %. Это рынок туризма, рынок развлечений, спорта и так далее. Даже у нас в Дагестане сегодня закрыты все развлекательные места, рестораны, кафе.

— Грубо говоря, сейчас будет проседать всё, без чего человек может прожить?

— Да! Мы видим Барселону, это культовый город туризма. Это донор всей Испании. Невозможно было представить экономику Испании без Барселоны. Не только Каталонии даже, которая вся целиком донор. Ведь почему Каталония хотела выйти из состава Испании? Потому что была очень богата за счёт туризма, спорта. Сегодня мы видим пустую Барселону. И это катастрофа всей Каталонии. Без государственной поддержки за счёт ресурсов менее богатых, но и менее пострадавших от кризиса регионов восстановить имидж туристического центра невозможно.

Барселона-то никуда как сокровищница, жемчужина мировой цивилизации не денется, но туристический рынок прежний, даже наполовину, восстановить практически будет невозможно. Уже не будет такого вала туризма. Почему? Потому что люди реально обнищают в связи с кризисом, будет не до туризма.

— Вы прогнозируете, что общество потребления как явление себя изживает?

— Экономика меняется. Да, можно сказать, что экономике потребления настал конец! Почему? Здесь мы плавно переходим к рынку нефти. Понижательный тренд нефти начался не сейчас. Ни Сечин, ни Путин — они вообще ни при чём. Понижательный тренд нефти наблюдается с 2014 года, когда со 147 долларов на пике цена за баррель снижается до сих пор. Никто не мог никак эту ситуацию искусственно создать. Ни ОПЕК, ни какие-либо сделки, сговоры и тому подобное. Понижательный тренд — глобальный. Снижается потребление — цены  на нефть снижаются. Мы ведь переживаем очередной виток технологической революции. Начиная с перехода к массовому производству электромобилей. Уменьшается производство пластика. Нанотехнологии сработали, сработала переработка вторсырья.

Эти тенденции глобальные, а текущий понижательный тренд начался в четвёртом квартале 2019 года по причине аномально тёплой зимы. Резко упали цены на газ, ещё в октябре–ноябре начали падать. Потому что в сентябре–октябре начинают закупать запасы газа на зиму. В течение четвёртого квартала 2019 года цены упали на 40 %, они потянули нефть. А собственно обвал начался в феврале, ещё до мартовского пика коронавируса.

Есть так называемая справедливая цена рынка на нефть, которая включает в себя себестоимость и небольшую маржу. Процентов двадцать. И справедливая цена рынка была объявлена ещё в тот кризис 2014 года, когда нефть, как мы знаем, достигла двадцати пяти долларов. Сейчас она опустилась ниже двадцати пяти. И это подлинный кризис.

— А какова сегодня справедливая цена?

— 25–30 долларов! Почему-то все считают, что цена на нефть должна быть высокая, однако дешёвая нефть лучше для мировой экономики, лучше для производства в целом. У нас, к сожалению, цена на бензин не опускается. Но в США в пересчёте на рубли бензин теперь стоит 21 рубль за литр, а ведь совсем недавно цена была примерно одинаковая — у нас 45 и у них 45. Соединённые Штаты потребляют практически половину мировой нефти. Китай больше  начинает потреблять, резко увеличив в последние годы закупки нефти и газа. И при справедливой цене мы всегда на этом спросе заработаем.


Маир Пашаев: «Эффект где?»

— Как этот кризис повлияет на Россию?

— Начнём с положительных моментов. То, что курс доллара поднялся, это хорошо для правительства. При 30 долларах за баррель — курс примерно 80 рублей за доллар. Недавно нефть была по 24 доллара, так курс доллара поднялся до 83 рублей. Если нефть упадёт до 20 долларов, то курс, вероятно, поднимется до 90 рублей. Бюджет в итоге получает больше рублей. Внутреннее производство заодно стимулируется. Конкурентоспособным становится наш экспорт. Наши товары становятся конкурентоспособными и по отношению к импорту на внутреннем рынке: они дешевле, чем те, что мы покупаем за доллары.

Кроме того, государство накопило огромные деньги в Фонде национального благосостояния. У нас в кризисном 2008 году было всего лишь 5–6 триллионов рублей в запасе. Путин тогда взял на себя ответственность и за четыре года их потратил. Сказал — мы ещё накопим. Сейчас у государства золотовалютные резервы 570 миллиардов долларов, это в пересчёте на рубли более 40 триллионов, ещё столько же — где-то 35–40 триллионов — распределены на счетах Минфина в виде бюджетных профицитов, на счетах госбанков, институтов развития. Они раскиданы, но они контролируются, ждут своего часа. По отношению к своей общей денежной, рублёвой массе у нас самые большие в мире резервы. Поэтому рубль сейчас считается самой стабильной гарантированной в мире валютой. По отношению к своей массе, не по отношению к размеру экономики.

Почему США, имея продолжительное время госдолг 23 триллиона долларов, печатает их и может существовать как государство, хотя, казалось бы, является государством-банкротом? Только за счёт размеров своей национальной экономики, только за счёт глобальной интернациональной экономики и взаимных связей. Когда у нас едва ли 2 миллиона субъектов экономики, в США — 15 миллионов единиц; и представьте себе связи вот этих пятнадцати миллионов между собой. Получается в десятки раз больше связей. Экономика прочна за счёт своих связей. Они работают независимо от государства.

У нас же, во-первых, количество единиц участников экономики меньше, связей несоизмеримо меньше и многие связи зациклены на государстве. Как только государству плохо — всем плохо становится. В Соединённых Штатах не так — там государству всё время плохо, но мы видим примеры, когда транснациональные корпорации достигли капитализации в триллионы долларов. Сейчас они потеряли чуть ли не половину своей капитализации, что тоже было прогнозируемо. В первую очередь падает то, что надуто. Раньше говорили, что они сосредоточены в сфере ипотеки, деривативов, ценных бумагах. Сейчас экономисты насчитали разные «пузыри» в двадцати сферах.

— Это в американской экономике?

— Не только, вообще в мировой экономике, в том числе и нашей и в китайской. Наши так называемые денежные резервы, которые я приводил в пример — это тоже пузырь, эти деньги надо утилизировать. Их нельзя оставлять, они давят экономику. Сейчас для этого включают адресную помощь предприятиям и населению, запускают тринадцатый нацпроект — «Комплексное развитие инфраструктуры территорий». Деньги должны работать. Поэтому и говорят о необходимости комплексного подхода. Но это больше относится к отдельным территориям, там есть перечень территорий, который попадает под этот проект. Сибирь, Дальний Восток, Север...

— Мы поговорили о позитивных для нас последствиях глобального экономического кризиса, теперь давайте вернёмся к негативным.  

— Сейчас последствия — это увеличение безработицы. Снижение, причём резкое снижение доходов населения. Банкротство, в первую очередь, малых предприятий, у которых фактически нет запаса прочности. Они могут моментально закрыться, что мы уже сейчас наблюдаем. Мелкие предприятия начнут схлопываться, в том числе из-за банкротства крупных. Потому что банкротство какой-то крупной компании — это банкротство её орбиты, где крутятся 50–100 мелких компаний: что-то покупают, что-то продают. И начинается эффект домино. По оценкам Торгово-промышленной палаты до 3 миллионов субъектов экономики прекратят работу. В плане занятости десятки миллионов человек останутся без работы, поэтому сейчас задача государства — поддержать доходы граждан. Не допустить скатывания в нищету. У нас и так за чертой бедности 18 миллионов человек.

— Почему же Путин обозначил, что доход в 17 тысяч рублей на человека — это уже средний класс?

— Это слова, условные какие-то обозначения, а есть реальное положение дел. И даже допустим, что 70 % — средний класс, но остальные 25–30 % — о них надо думать. О бедных слоях населения. Не о среднем классе надо сейчас думать, он тоже пострадает, хотя и его надо поддерживать. Там тоже должна быть помощь. А о тех людях, которые вчера покупали картофель за 17 рублей, условно говоря, а сегодня — за 45. Это безработица — однозначно, это банкротство компаний — однозначно. Невозможно потом даже за год, за два восстановить. Так быстро не восстанавливаются. Ты закрыл предприятие — всё, ты больше уже не хочешь этим заниматься. На уровне мотивации уже кризис происходит.

В результате пострадает ВВП в России, будет проседать в течение как минимум текущего 2020 года. Бюджет России пострадает, он уже уходит из профицита в дефицит, процесс уже пошёл. Значит — пострадают бюджеты регионов. Так, как раньше раздавали деньги, раздавать уже не будут. К примеру, у нас в бюджете Дагестана едва ли не 100 миллиардов из центра, хвалёные 139 миллиардов. Субсидии, субвенции. Собственных у нас — меньше 40 миллиардов.

Пострадает реализация нацпроектов. А почему? Потому что многие наши проекты сопряжены с бизнесом, многие нацпроекты сопряжены с инвестициями. У них задача была вытягивать на себя софинансирование частного бизнеса, инвестиционное финансирование. Они тоже просядут. Инфляция вырастет — это тоже макроэкономический показатель.

— Но вы сказали, что больше позитивных...

— Позитивных чего? Все говорили, что государство сидит на нефтяной игле, хотя у нас не весь бюджет нефтяной, а только на одну треть. Вот вам прекрасная возможность соскочить с нефтяной иглы. Чем не возможность? Почему  критикуют низкие цены на нефть? Ещё вчера большинство критиков говорили, что Путин якобы присваивает сотни миллиардов долларов, которые идут в виде суперприбылей. Но там нет суперприбылей, нефтяной сектор выживал всё это время, за исключением нескольких лет, когда баррель превысил 100–120 долларов. Нефтяной сектор выживает точно так же, как и другие сектора. Там всё время требуются огромные средства: если ты сегодня не будешь инвестировать — через 5–10 лет ты не получишь нефть. Объём добываемой нефти снижается, если сегодня ты не вкладываешь. Новые месторождения и новые технологии требуют колоссальных вложений.

— Хорошо, у нас есть возможность сейчас соскочить с  нефтяной иглы. Лично вы какие видите отрасли в экономике России сегодня?

— У меня есть большой доклад «Стратегия опоздавших к развитию», подготовленный совместно с Фадиком Мугуловым. Там написано чёрным по белому, что производство всегда — всё равно, при развитии любых других секторов — остаётся основой экономики, базисом экономики; и другие сектора считаются едва ли не паразитическими от производства. Как они могут существовать? Кризис 2008–2009 годов первым поразил туристический комплекс: Грецию, Италию, Испанию, Португалию. Греция в 2008 году — это достаточно большое государство с 50−миллионым населением; в Греции не было ни одного производителя носков, это такой живой пример. Почему? Потому что зачем нам производитель носков?  Будем покупать в Китае, в Турции. В итоге остались ни с чем. Повторюсь, производство всегда остаётся базисом экономики.




— На что делать ставку? На лёгкую промышленность? Машиностроение? Что?

— Надо понять, что экономика перестанет существовать в том формате, который мы знаем — глобальная, централизованная, замкнутая на Китае и США, на транснациональных корпорациях и так далее. Экономика будет реально конкурентная, многоукладная. Предвидится многоукладная экономика. И в этом новом укладе все недостатки нашей экономики, российской в целом, дагестанской — в частности, вдруг становятся её преимуществом. У нас и так мелкоконтурное производство, у нас и так многоукладная экономика, фактически не капитализм, у нас рыночная экономика, но у нас не капитализм. У нас социальное государство по Конституции, и те недостатки — большое количество малых предприятий, большое количество ЛПХ. У нас 88 % сельской продукции производится в личных подсобных хозяйствах, там небольшой процент фермерских, только там 3–5 % крупных хозяйств, уже не осталось крупных хозяйств в Дагестане. Ну, ГУПы есть, но многие из них дохлые — больше долгов, чем производства. И вот такой уклад экономики, как у нас. Большая конкуренция малого бизнеса, в частности можем наблюдать ее в Махачкале. У нас не так много крупных предприятий. Если даже какое-то небольшое предприятие сейчас закроется, оно может быстро потом открыться, когда восстановится экономика. Если какая-то крупная компания обанкротится — она не сможет быстро восстановиться. Такую компанию создают десятилетиями.

Нефтегазовая отрасль в мировой экономике занимает 12 %, туризм 11 %, автомобилестроительный рынок 10 %. Это три крупных рынка, они связаны между собой и начинают уже обваливаться. Меньше будут покупать автомобили, меньше ездить, а значит, просядет и туризм. В итоге получается, что те страны, которые менее развиты, те отрасли, которые менее развиты — они меньше падают. Мы меньше падаем, у нас база низкая была. Это и есть эффект низкой базы, когда ты идёшь на рост, ты быстро растёшь, а когда падаешь — то меньше падаешь. В России именно такая ситуация — у нас максимально диверсифицированные ресурсы, у нас максимально диверсифицированная экономика, максимально диверсифицированное производство. Мы производим практически всё! Плохо или хорошо, мало или много — это другие вопросы, но Россия производит практически всё, за исключением некоторых отраслей, практически весь спектр продуктов, за исключением высокотехнологичных.

— Сейчас нужно сказать слово «импортозамещение».

— Это импортозамещение раньше насаждали сверху, а  сейчас реально будет происходить импортозамещение снизу. Если помните, буквально совсем недавно к нам завозили хлеб, к нам завозили напитки. Сейчас тоже завозят, но у нас, по крайней мере хлеб, сейчас уже не завозят. С точки зрения экономики это вообще было дико. Сейчас у нас, слава Богу, не продают привозной хлеб.

У нас в Дагестане около трёх десятков некогда крупных предприятий,  они сохранились. И здесь мы приходим к пониманию, что нам не обойтись без широкой антикризисной правительственной программы, которая уже разрабатывается. Насколько она будет профинансирована и как будут распределяться финансы — это уже отдельный вопрос. Это как в жизни. Когда ты заболел и приходишь к врачу, он назначает иглоукалывание, а медсестра в процедурном кабинете тебе говорит: «Извините, игл не привезли, давайте общий массаж делать». Примерно такая же ситуация и в экономике. Если вместо иглоукалывания, вместо точечной, адресной помощи будет массаж, то результата не добиться.

— Давайте озвучим наши хотелки. Антикризисную программу Маира Пашаева.

— Можно вспомнить республиканскую антикризисную программу 2009 года, которая после многочисленной, в том числе и нашей критики, в итоге всё-таки была принята правительством. Там было аж семь разделов, десятки подразделов, в подразделах ещё пунктики. В итоге та антикризисная программа не была выполнена даже на 1 %. Сейчас вновь есть такая же опасность: принимаем обширную, широкую программу, которая в итоге не будет реализована.

Однако реализация этой программы очень важна. Прежде всего, она должна быть направлена на поддержание спроса, на поддержание потребления, на адресную помощь населению, именно тех слоёв, которые пострадали из-за повышения цен на картошку, макароны, крупы и так далее. Мы можем увеличить пособие по безработице. Можем же — реально. В условиях безработицы оно должно быть на уровне прожиточного минимума. Это же элементарно: человек не работает, на что-то он должен жить? Такая финансовая помощь скажется на развитии экономики через спрос. Люди пойдут и купят в первую очередь лук, который подорожал почему-то в два раза, гречку, которая в два раза подорожала, картофель, который чуть ли не в три раза подорожал. И это поддержит нашего сельхозпроизводителя. Это элементарные такие способы. По большому счёту — на текущий год, может, на полгода, на три месяца — должен быть мораторий, когда приостанавливают арендные платежи, налоги, НДС. Есть многие платежи, которые можно вообще списать. Если не списать, то отсрочить, отложить. Ввести налоговые каникулы. К примеру, если ты  арендуешь у государства, то вообще можно списать на три месяца, а там и на полгода как минимум. Призвать основные сегменты. Мы же пытались регулировать банкетные залы, рыночный сегмент, заправки — частично это удавалось. Почему бы не начать прямое отслеживание цен? Никто не назвал ещё официально, на сколько за последние две недели повысились цены на гречку, картофель, макароны. Никто не контролирует и не воздействует.

— У нас вроде свободный рынок?

— Уклад жизни дагестанцев складывался тысячелетиями. Определённый уклад жизни сельского типа, производственного типа. У нас была внутренняя торговля, натуральный обмен. Вдруг этот уклад жизни буквально за последние 20–30 лет резко изменился. Мы перешли фактически к торговому укладу. У нас около половины экономики фактически, 27 % официально, составляет торговля. На самом деле с учётом теневого сектора экономики торговля никак не регулируется, не регламентируется, не контролируется, не планируется — вообще никак. Половина экономики у нас фактически выпала из поля зрения правительства. У нас изменилась в связи с этим структура экономики. Структура экономики — это самая инерционная штука. Она очень тяжело меняется, но если она изменилась, вот она сейчас устоялась — её и улучшить тяжело.

Поговорим сейчас о структурных преобразованиях, вот мы предложили правительству концепцию структурных реформ в сфере экономики. Месяц назад я лично вручил её первому вице-премьеру Гусейнову. Кстати, её можно применить и как антикризисную программу. В ней около двадцати пяти направлений. Мы готовы их отрабатывать. Берём, допустим, 30–40  промышленных предприятий, которые мы считаем более-менее крупными, они у нас все загружены на 5–10 % мощности. Нормальным считается, если предприятие загружено наполовину — это хороший показатель. Идеальный показатель — это 70 %. Мы уже можем отрабатывать каждое предприятие, увеличить физический объём выпуска. Это и есть ВВП. Мы можем отработать 40–50 таких значимых для ВВП предприятий разных. Это важно. У нас создано за последние годы с десяток разных технопарков, инвестиционных площадок, индустриальных парков, ТОРов и так далее. Ни один проект не вышел на производственную стадию. Есть такие производственные проекты, которые начаты аж в 2012 году, — до сих пор туда вкладывают деньги. Мы что предлагаем? Одно направление я назвал — увеличить физический объём выпуска.

— Какой смысл делать ТОСЭР, если у нас уже существующие предприятия не загружены даже на 10 %?

— Есть интенсивный подход, а есть экстенсивный. Мы увеличиваем количество предприятий, в то время как у нас уже существующие не загружены. Увеличиваем количество инвестиционных площадок, технопарков и так далее. Мы предлагаем провести сплошной независимый аудит — не правительственный, это будет опять профанация — экспертный аудит всех текущих инвестиционных проектов. Их очень много, это достаточно большой сегмент. Дать своё заключение, дать не просто оценку, а дать экспертные рекомендации.

Во всех инвестиционных проектах, пускай даже и полностью частных, на первый взгляд, в том или ином виде участвует государство. Оно может предоставить земельный участок, создать инфраструктуру и так далее. И государство вправе получить реальную картину, а не ту, которую докладывают министерства, ведомства, агентства и так далее. В течение, допустим, 2020 года — это реально. И таких направлений более двадцати.

В том числе мы готовы проводить независимый мониторинг реализации национальных проектов. Мы знаем, что по итогам прошлого года вернули 8,4 млрд рублей. Если бы правительство потратило 8,4 миллиона рублей на независимый мониторинг и аудит, эти деньги мы не вернули бы в Москву — мы бы эффективно их потратили. Мы привлекли бы столько же инвестиций. Государство тратит рубль — рубль-два есть возможность привлечь по различным каналам софинансирования, это реально. Вот три таких направления.

У нас же фактически ни одного эффективно действующего института развития нет. Ни одного внесистемного института развития тем более нет — а это нонсенс. Вот скажем, в классической рыночной экономике, в Калифорнии, в США, их около тысячи.

— То есть сегодня предпринимателю со своим проектом прийти некуда?

— Некуда, абсолютно некуда! А если ты и придёшь — то заволокитят или потребуют откат в лучшем случае. То есть у нас рыночная экономика тоже никак не планируется, не проектируется. А это напрямую задача правительства. У нас ни одного канала, который мы могли бы привести в пример, ни одного негосударственного канала инвестиций нет, у нас Махачкала живёт с нулевым уровнем инвестиций, это миллионный город.

— Вы не с первой плеядой чиновников общаетесь в коридорах власти, есть ли сегодня реальные изменения в головах наших чиновников?

— Нет, у нас в самой концепции структурных реформ чёрным по белому написано, что проблема развития Дагестана — это проблема отсутствия специалистов по развитию. Широкого слоя чиновников, нацеленных на практический результат — нет. Которые могут сказать: вот 2019 год прошёл, я сделал вот это, это и это. Единичные случаи, типа Дербента. Там тоже не без проблем, но там всё-таки проект должен состояться, так как там большие деньги, очень большие — 28 миллиардов.

— Что, на ваш взгляд, нужно сделать, чтобы такие чиновники у нас появились?

— Начнём с обратного. У нас прошёл знаменитый конкурс, на котором набрали 54 человека. Из них где-то порядка 30 получили должности. Если бы в составе этих 54 были хотя бы 5 специалистов того плана, о котором мы говорим — специалистов по развитию экономическому, у нас была бы другая картина. Они были бы заметные, они бы уже где-то проявили себя. Однако ни одного. Был Хаджимурад Абашилов, что-то делать пытался, тоже уволили, с нового года не работает. Я привожу опять-таки пример, его пример, почему? Потому что даже у него не получилось.

Допустим, наше правительство может признать, что не хватает специалистов по развитию, что надо их искать, набирать и назначать на должности. Но где их брать, если они заняты и получают хорошую зарплату. Они заняты. Те специалисты, о которых мы говорим, которые по-настоящему могут быть эффективны — их нет свободных! Вот в Махачкале, скажем, завтра решили восстановить винзавод, но его невозможно восстановить. Вы не найдёте ни технологов, ни микробиологов, ни инженеров. На примере Каспийского завода листового стекла это уже проходили. Потом мы говорим: а зачем привлекаете со стороны специалистов? Но ведь на Каспийский завод еле-еле — лишь наполовину — набрали наших дагестанских специалистов. Если завтра открывается какое-то предприятие в Махачкале, даже для него набрать 50–100 специалистов — огромная проблема.

— По большому счёту я даже не о специалистах в профессиональном плане говорю. Я — о людях, которые честно хотят работать. 

— Честных людей большинство. Их очень много, достаточно.

— Но почему они никогда не попадают в коридоры власти?

— Нет такого целевого отбора. Это конкурс. Почему повторно не проводят? Один раз провели и больше даже не планируют. Он абсолютно не нужен, это не тот способ, не тот метод отбора кадров. Мы тогда ещё говорили, мы тогда предупреждали, что это стрельба по воробьям. Так и получилось.

 

Популярные публикации

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Выходит с августа 2002 года. Периодичность - 6 раз в год.
Выходит с августа 2002 года.

Периодичность - 6 раз в год.

Учредитель:

Министерство печати и информации Республики Дагестан
367032, Республика Дагестан, г.Махачкала, пр.Насрутдинова, 1а

Адрес редакции:

367000, г. Махачкала, ул. Буйнакского, 4, 2-этаж.
Телефон: +7 (8722) 51-03-60
Главный редактор М.И. Алиев
Сообщество