Лирика

Одинокий дом в горах

 

В горах, там, где жизни суровой уроки

Впервые постиг я и вырос на том,

Есть старая сакля — мой дом одинокий,

Мой старый, родимый, заброшенный дом.

 

Погашен очаг… Ни дымка и ни слова…

Созвездья о крышу стучат невпопад.

Я молча стою… Я на Родине снова…

А в сердце… А в сердце моём снегопад.

 

Протекшая крыша твердит о печали,

О том, что разлука — изгнанья лютей.

Тенями столетия мрачные стали,

И стали каменьями слёзы людей…

 

Всё чудится — плачут холодные стены,

Стесняясь, что вечно вокруг никого,

Шепча по-аварски, как путник согбенный,

О счастье детей, что забыли его…

 

Поникнув, стою я, промокший до нитки,

Все радости детства припомнив за миг.

Мне чудится скрип полусгнившей калитки,

А рядом, на камне, соседский старик.

 

Всё истинно здесь, всё тревожно и свято!

Промок, но такая вокруг благодать,

Что только и можно молчать виновато

Да горькие слёзы неслышно глотать.

 

Элегия

 

Скажи, чего ты ищешь, выйдя в путь,

Сын той страны, что шла по бездорожью?

Больное сердце время полнит дрожью…

Одни развилки… Некуда шагнуть…

 

В чём был твой грех? Куда же ты бредёшь?

Куда ведут натруженные ноги?

Пойдёшь налево — нет уже дороги,

Пойдёшь направо — тропки не найдёшь.

 

Нас век двадцатый к сердцу прижимал,

А двадцать первый тайно убивает.

И в сердце сад давно не расцветает,

Куда ни глянь — один сплошной оскал.

 

Тогда зачем о Родине рыдать?

Нет Родины…Одни лишь прах и тленье.

Но ведь «Я помню чудное мгновенье…»

Она в тебя вложила, словно мать.

 

О, Господи, ты можешь — среди скал

Мне подари такую силу света,

Чтобы очнулись воины-поэты,

А враг ослеп и в ужасе бежал.

 

Чтоб птица счастья в сумраке небес

Среди рыданий тайно воспарила,

Чтоб зрились в ней и мужество, и сила…

И страх из душ измученных исчез…

 

Но это всё мечты… Лишь ты и ночь.

Сын рухнувшей страны…По бездорожью,

Как сирота бредёшь… На помощь божью

Надеясь… Больше некому помочь…

 

Плач слепого охотника

 

Я — старый охотник… Я выбился просто из сил,

Бродя по ущельям, одежду стирая в отрепья.

Последнего тура я нынче в горах застрелил,

А пуля вернулась… Попала в меня… И ослеп я…

 

В глазах потемнело… И сделались дали пусты.

И солнце шепнуло: «Тебя я навеки покину…»

За годы скитаний я столько убил красоты,

Что не отличить мне теперь от низины вершину.

 

Был взгляд мой намётан…

                            В стрельбе я не знал неудач.

И падали туры, склоняя пронзённые выи.

И только ослепнув, вдруг понял — я только палач…

А где эти души, а где эти души живые?

 

На шелест, на шорох умел я мгновенно стрелять,

Мой выстрел являлся

                        предвестником смертного часа.

Куда всё девалось? Я это не в силах понять,

А сердце похоже на турье сгоревшее мясо…

 

Я так ликовал, если, выстрелом сбитый моим,

Катился подстреленный тур вдоль глухого ущелья.

И кровь закипала… И был я Аллахом храним,

Но кровь моя сделалась чёрной, как мутное зелье.

 

Тяжёлое солнце стекало в межгорный провал,

И скалы пугались вот этого лютого смеха,

Когда я, убивший, от радости долго скакал,

И сердце гудело в груди, будто горное эхо.

 

А нынче Всевышний забрал мой прищуренный взгляд.

Во тьме засыпаю… Во тьме просыпаюсь и каюсь…

И только в мозгу моём выстрелы снова звучат —

От них просыпаюсь… От выстрелов я просыпаюсь.

 

Последний мой выстрел… Тур падает, громко хрипя,

А сердце опять наполняет шальное веселье.

Я снова стреляю… И вновь попадаю в себя,

Подстреленным туром летя в грозовое ущелье.

 

 

Таинственность

 

Таинственность — и та давно иною стала,

На первом месте — ложь, коварство и хула.

И мало лжи лжецам, коварства — подлым мало,

Безжизненная жизнь пуста и тяжела.

 

Ты женщину познал — она теперь не тайна,

И с другом дружбы нет… И в клятве скрыта ложь.

Случайно узнаёшь, что всё здесь не случайно…

Не понят миром ты… И мира не поймёшь…

 

Таинственность во всём… Ребёнок с колыбели

О славе возмечтал, не зная ничего.

Язык земной забыт… Веселья отшумели.

И некого в Раю признать за своего.

 

Ты Родину любил? Чужой ты ей отныне…

Ты слышишь стон её? Объявят, что ты глух.

Твой тихий скорбный плач не нужен и в помине,

Как мудрость не нужна старейшин и старух.

 

Таинственность во всём… Таинственного мало,

Когда спешат глупцы родное позабыть.

Когда и дух наш мёртв…   Когда звезда упала…

Когда в почёте лесть, предательство и прыть.

 

Жизнь волкам охранять доверили… Негоже

Напрасно утолять чужую злую прыть.

Хоть, как сказал поэт: «Но всё же… Всё же… Всё же…»

И можно ничего теперь не говорить.

 

Заброшенное кладбище

 

Заброшенные кладбища стоят,

Как будто опустевшие селенья.

Надгробных плит застывшие мгновенья,

Глухонемых камней печальный ряд…

 

А паутинки надписей с камней

Сползают… И в сплетенье паутины

Запутались призывный клич орлиный,

И пыль веков, что горечи черней.

 

Пустынно здесь… Молюсь… И в свой черед

Мне голоса доходят сквозь моленье:

«За нас молитесь… И тогда спасенье

И к вам самим от Господа придёт!»

 

Такая жизнь… Надеждами живём,

Чтоб умереть в несбывшейся надежде.

Помолимся… И тем же, что и прежде,

Полунапрасным двинемся путём.

 

И, к истине печальной не готов,

Ты вдруг отметишь – горестно, со вздохом,

Что равно заросли чертополохом

Могилы правдолюбцев и лжецов.

 

Когда-то не для лжи сотворены,

Те и другие нынче стали тленом…

Был юношей… И старцем стал согбенным,

Чьи ночи и рассветы сочтены.

 

А дальше лишь блуждания во мгле,

Где нет тропинки, вьющейся отлого…

Есть Ад и Рай… Кому куда дорога…

Но путь твой в небо начат на земле.

 

Стою один… Никто не виноват,

Что больше не блуждать нам белым светом…

«Прохожие… Задумайтесь об этом…» —

В тиши надгробья немо говорят.

 

*   *   *

 

И горы мельчают, когда измельчает народ.

Ущелья забыли раскаты басистого эха.

В померкнувшем небе унылый орёл не плывёт…

Отчизна, шатаясь, плетётся врагам на потеху.

 

Враги побеждают… Но я не поверю врагам.

Пускай приставляют мне к сердцу горячее дуло,

И я ничего без сраженья врагу не отдам:

Ни скал, ни ущелий, ни полупустого аула.

 

Кровавые строки насквозь прожигают листок.

Куда ты, Отчизна? Без Родины так одиноко!

На запад гляжу и не вижу… Гляжу на восток…

Не видно нигде… Даже тучи парят невысоко.

 

Где наши герои? Где воинов пламенных ряд?

Где ваша отвага? Неужто в могилах зарыта?

Неужто герои вот так же понуро стоят,

Надеясь, что в миску им кто-то плеснёт из корыта?

 

А те, кто в почёте, те нынче стреляют не в цель,

У бедной Отчизны отняв и последние крохи.

И некому вызвать сейчас подлецов на дуэль —

Ведь рядом такие же дети проклятой эпохи.

Наш дом поджигают —

                   мы хворост в кострище несём,

Кровавое облако над пепелищем нависло.

Нас мало осталось… Но мы за Отчизну умрём,

Коль смысл — умереть на войне, не имеющей смысла.

 

Яков Козловский

 

«Есть старая песня: Кавказ и любовь…» —

Так Яков Козловский не раз говорил мне.

Шёл ливень в Москве… А казалось, что вновь

В ауле Цада начинаются ливни.

 

Я помню заваленный книгами стол,

Ту песню — на звук оглянулся прохожий.

Так было. Так будет… Козловский ушёл —

Порывистый, быстрый, на горца похожий.

 

Он эти ущелья и горы любил,

Как будто и вправду родился в ауле.

Кавказ ему дал вдохновенья и сил

Строку из Расула пропеть при Расуле.

 

С Гамзатом Цадаса он горную пыль

Топтал там, где ветер кустарник колышет.

И если при нём говорили: «Шамиль»,

Козловский вставал, сразу делаясь выше…

 

Дружил с Шахтамановым… Вечную грусть

Носил он в зрачках… Улыбался… И снова

Нам строки Махмуда читал наизусть

Тот пленник кавказский российского слова.

 

Эх, Яков Абрамович … Где ты? Уплыл

Туда, где закончились горы и спуски…

Но лунным сиянием ты наделил

Аварское слово в поэзии русской.

 

 

Лорд Байрон

Юрию Кузнецову

 

Вчера — стихи, а завтра — злая сечь,

Не про тебя стремленье: «Отдохнуть бы!..»

Осёдлан конь… Заточен острый меч,

И пусть клинок решает наши судьбы.

 

«Постой… Остановись… Чего решать?»

В ответ лишь взор решительней и злее:

«Лишь тот, кто держит меч за рукоять,

Судьбы вершитель…»  И в седло скорее…

 

Тебе вослед кричат, что ты умрёшь:

«Лорд Байрон… Погоди… Порвётся стремя…»

Ты, оглянувшись: «Стремя?..   Ну и что ж?

Зато пусть строки слышатся сквозь время…»

 

Ты — лорд, зачем же Греция тебе,

Тебе ль стремиться к их дворцам и пальмам?

«Молчу вне схватки… И пою в борьбе…

Иначе нет… Иначе я не Байрон!»

 

А что Пегас? Пегас ведь тоже конь,

Седлай его и вновь врубайся в сечу.

Перо и меч один калит огонь —

За стих и бой пред Вечностью отвечу!

 

*   *   *

Чьё сердце стучится под светом холодной луны?

Чьё место я занял? Брожу себе, не понимая,

Зачем же ночами чужие мне видятся сны,

Зачем меня вечно судьба обнимает чужая?

Зачем же я мучусь, чужою любовью томим,

Мне сердце чужое чужие приносит печали,

С чужим человеком о чём-то чужом говорим,

Чужие заботы сквозь боль понимая едва ли…

 

Я — самоубийца, случайно оставшийся жить,

Я — знак восклицательный этой проклятой эпохи.

Как знак вопросительный сложена тонкая нить

Всего, что осталось… И это — несчастные крохи.

А хочется сердце услышать своё… И свою

Негромкую песню пропеть, позабыв про чужое.

И выйти на бой самому… И погибнуть в бою.

А если победа — с победою выйти из боя.

 

И взглядом победным смотреть, прогоняя беду,

Чтоб Родина знала — я здесь не чужой и не лишний.

Когда позовёт она — я ни за что не уйду.

Пусть только простит…

                   А за нею простит и Всевышний.

 

*   *   *

Неужто слово, полное любви,

Совсем не нужно сумрачному миру?

Кому играть по звёздному клавиру,

Коль пыль дорог и в мыслях, и в крови?

Когда такие нынче времена,

Что путают невинность и коварство,

И только чёрной тенью государство

Нависло… Не оно — моя страна!

 

Где ненависть стоит как часовой

На перекрёстке ужаса и страха,

И где времён обугленная плаха

Не предвещает участи иной.

Где ужасом наполнен каждый звук,

Где прошлое наивно и неловко,

А в будущее скользкая верёвка

Трещит и вырывается из рук.

 

Танцуют бесы… Их теперь не счесть,

А посреди растления и тлена,

Где лишь одна измена неизменна,

Давно забыты искренность и честь.

И что мне делать? Я везде не свой,

Я битву проиграл, но жив покуда.

Простить нет сил… И в этом царстве блуда

Нет места, чтоб принять последний бой.

 

Здесь все собаки лают на меня,

И мне вовек не сжиться с новым веком.

Как совесть сохранить и человеком

Остаться после прожитого дня?

Одна надежда — всё Аллах простит,

Когда сразит нас маленькая пулька…

Я — камешек святой горы Ахульго,

Где зеркало бессмертия блестит.

 

 

Листок

 

Поговори со мной листок, слетевший

На землю с опадающих дерев.

Опять дождит ноябрь надоевший,

Потом зима завоет нараспев.

 

Кому сказать про божию немилость,

Про долгий скрип измученных берёз,

Про то, что сердце инеем покрылось,

А будущее смотрит из-под слёз?

 

Тебя снесёт порывом ветер резкий,

Подбросит вверх… Уронит впопыхах.

Чуть затрепещут в доме занавески,

И строчка полыхнёт на небесах.

 

Ответь же мне, листок, а почему ты

Так на меня похож, когда во мгле

И я лечу в такие вот минуты,

Чужой простору, ветру и земле?..

 

Молитва

 

Прошу, Господь, не радостей земных,

А старости спокойную усталость,

Чтобы в кругу любимых и родных

Мне провести оставшуюся малость.

 

Когда одрябли мускулы, а свет

Из глаз, тускнея, медленно уходит,

Оставь, Господь, не тайный блеск монет,

А пониманье — я Тебе угоден!

 

Оставь мне посох, чтобы мог дойти

Я до мечети… Попросить покоя…

Покой случайно встретить по пути,

Но не понять — а что это такое?..

 

Стена расстрела

 

В Дербенте, на Нарын-Кале,

Видней всего стена расстрела.

Следам от пуль в колючей мгле

Ещё чернеть не надоело.

 

Там революции печать

На скорбных лицах… Люди знают:

Попался белым — расстрелять!

Попался красным — расстреляют…

 

Столетие прошло… Не впрок

Урок истории напрасный.

А ну, к стене… Взведён курок…

А кто ты — белый или красный,

 

Не нам минувшее судить…

Давно исписаны скрижали.

Винтовок тех не разрядить —

Не для того их заряжали.

 

Стою… И чудится — сейчас

Прицелятся в меня лениво…

Вонзится пуля между глаз…

И покачусь я вдоль обрыва

 

На склоне солнечного дня,

Под звуки песни соловьиной…

И пули всё летят в меня,

Летят над солнечной долиной.

 

Стена расстрела… Время бед…

Поэт в терзании несмелом…

«К стене, Ахмедов Магомед!

Ты будешь вечно под прицелом!»

 

Поэт теперь не знаменит,

Известен лишь в родном ауле.

Но если Родина велит,

Подставлю грудь свою под пули.

 

И прокричать я смею сметь

Под сердца гулкие удары:

«Национальность пули — смерть,

Поручики и комиссары!»

 

А после пули — только мгла,

Когда тебе не нужно тела…

И в крепости Нарын-Кала

Ещё стоит стена расстрела.

 

Другие мы… Родной земли

Я нынче сын не знаменитый.

Но слышится команда: «Пли!..»

И вновь я падаю на плиты.

 

Махмуд из Кахабросо

 

Среди эпох, где ужасы и мгла,

Есть образ твой,

святой любви певец.

Тебе любовь бессмертие дала,

А смерть — любовь,

одетую в свинец.

 

Совесть

 

— Смотри в глаза и глаз не отводи,

Дозволенным живи, не предавая.

С обманом не мирись… И на пути

Спроси Аллаха, как тебе идти?

И головой, коль нужно, заплати…

Я — Совесть, я как рана ножевая.

 

Я за тобой иду по кромке лет,

И радуюсь, что мы с тобой едины.

Подкралась старость? Прожил много лет?

Всё истину искал? Но ты ж поэт,

Тебе ль не знать, что истины-то нет?

И в зеркале судьбы твои седины.

 

Ты — всадник, я всего лишь — верный конь,

Вон сколько грязи было под ногами!

Иди на свет, а темени не тронь…

Надёжна и верна твоя ладонь,

Мы вместе уходили от погонь…

Не изменяй, и правда будет с нами!

 

Две Родины вошли в твою судьбу,

Не дав прямой дороге стать кривою.

Не дав тебе согнуться, как рабу,

Отбросив и хулу, и похвальбу,

Навек сказав предательству «табу» …

Ты — Родиною стал, она — тобою!

 

Я — Совесть, ну а ты — моё дитя,

Со мною ты сияешь лунным светом.

От Дагестана беды отводя,

Тебе я повторяю, не шутя —

Лишь на вершину духа возлетя,

Останешься ты горцем и Поэтом.

 

Врата позора

 

В Нарын-Кале, в Дербенте, место есть —

«Врата позора» … Стыдно видеть это.

Здесь кто-то предал Родину и честь:

Само названье — верная примета.

 

А было так…Враг крепость окружил,

И смерть её защитников косила.

Уже на битву чуть хватало сил.

Кипела кровь… И близилась могила…

 

Всё не сдавалась крепость… И никак

Не мог противник праздновать победу.

Но враг коварен… Он на то и враг,

Чтоб умножать страдания и беды.

 

Враги смеялись, воду отравив:

«Всё не сдаётесь?.. Мучайтесь от жажды!

Пусть смерть поёт ваш праведный мотив…

И вам конец… Так было не однажды…»

 

И предводитель струсил… Он сбежал

Через ворота эти очень скоро.

До сей поры зияют среди скал

Врата того бесчестья и позора.

 

Кривой дорожки подленький изгиб,

Всего лишь сто шагов до поворота…

Сбежал… А если б дрался и погиб,

«Вратами славы» звались бы ворота!

 

Мой Дагестан! Ты праведен и свят,

Хотя года, как всадники, несутся.

«Врата позора» пусть себе стоят,

Чтоб больше никогда не распахнуться…

 

Беседа

 

— Что происходит с Родиной твоей?

— Толпу людей не назовёшь народом…

— А голос лжи неужто всё слышней?

— Увы, слышнее с каждым днём и годом…

 

На всё готовы… Радостно казнят

Тех, кто живёт по совести и чести.

А вожаки, забившись в задний ряд,

Не мчат вперёд, а топчутся на месте.

 

Всё изменилось… Нынче по горам

Не гонят туров свадебные пляски.

И даже вековечное «салам»

Теперь нечасто слышишь по-аварски.

 

Пусты аулы…Люди в города,

Как птицы в тёплый край, перелетели.

Поэтом быть — огромная беда,

В молитвах денег клянчат с колыбели…

 

Забыт язык… Довольна ребятня,

Чужих мелодий слушая звучанье.

Иное всё… Не зябко без огня,

Без очага… Без мудрого молчанья…

 

И только злоба целится в добро,

И только совесть нынче под прицелом.

Отвага, честь… Всё кажется старо,

К чему геройство? Проще быть несмелым.

 

Давно казнён отважнейший мюрид,

Давно орлы здесь больше не летают.

…Но где-то колыбельная звучит…

И горы по-аварски подпевают…

 

Перевёл с аварского

Анатолий Аврутин