Газават, превращённый в грабёж

Смута началась в конце эпохи Шамиля, в 1859 году. Прекратилась Кавказская война. Дети войны, что не умели ничего, кроме как воевать, остались не у дел, но с оружием в руках. Сперва они искали пути для грабежа, ссылаясь на религию. Их последователи, выпав из шариатского правового поля, уже не утруждали себя никакими ссылками. Стали грабить всех без разбору.

Об этом была статья моего отца в журнале «Истина» в конце 90-х. Называлась она «Гъарачилъиялде сверараб гъазават» (Газават, превращённый в грабёж). Я перескажу её с некоторыми дополнительными подробностями. Необходимость этого вы поймёте позже.

Банда состояла из семи человек. Их лидером был некий МухаммадтIали из Тлейсеруха. Был там его племянник Пахрудин, Бахъал Абдулмажид из Тлебелуба, Шуайб и ещё три человека. Жили они на нелегальном положении в лесах Цора. У них не было ни семьи, ни дома, что было их преимуществом перед обычным человеком, они могли застрелить любого и уйти в лес.

Путников, направлявшихся из Цора в горы, они грабили, а у чабанов, которые спускались на зимовку в Кахетию, забирали овец. Был такой зульм (насилие). Никто не решался в одиночку противостоять этой банде. Чтобы избежать столкновения с бандитами, в Цор и обратно путники добирались обходными путями.

Лишь один человек смело отправлялся в путь и шёл по главной дороге без оглядки. Звали его Мохол ХIасанил Иляс. Родом из Камилуха, он, говорят, был метким стрелком, человеком отчаянной дерзости и не знал страха. Иляс отправил весть главарю банды МухаммадтIали: «С глазу на глаз с любым из вас встретиться и воевать готов я. И вряд ли кто-либо из вас вернётся живым с этой встречи. Но стрелять из-за угла или из лесу я считаю большой подлостью и трусостью. Я не намерен, как другие, менять свой маршрут в Цор. Кто хочет мне запретить это, пусть выйдет навстречу».

Весть эта дошла до МухаммадтIали. Позже он рассказывал: «Трижды я целился из лесу прямо в сердце Иляса из Камилуха, но не выстрелил. Мне жалко было убивать этого мужчину, и я пропустил его».

Говорят, однажды МухаммадтIали и Иляс встретились один на один на лошадях в местности Ахтлимал. Иляс молча проследовал по своей тропе на лошади мимо МухаммадтIали. Через метров пятьдесят МухаммадтIали остановился и долго смотрел в след удаляющегося Иляса, держа его на прицеле. Расчёт был выстрелить, если тот обернётся; но не обернулся Иляс, и не выстрелил МухаммадтIали. Это был неписаный закон гор — не стрелять в спину.

Позже, в 30-е годы, группу МухаммадтIали ликвидировала ЧК.

Их окружили в лесу Цора и расстреляли. Первым убили МухаммадтIали. Пахрудин спасся бегством. Бахъал Абдулмажид из Тлебелуба был загнан в пещеру и окружён. Его уговаривали сдаться, но он не вышел — достал пандур и запел. Чекисты, окружившие пещеру, опустили оружие и слушали эту последнюю песню своего врага.  

И сейчас молодцы Антратля наигрывают на пандуре эту мелодию, поют эту песню. Она так и называется — песня Бахъал Абдулмажида. Помню несколько строк из неё:

Белокан, Къабагъчол ва ГIалиабад,

Дилъа хIетIе лъечIаб бакIгу бугудай?

Бехе Даначидул чIахIаял рохьал, 

Дилъа чу бухьичIеб гъветIгу бугудай?

В песне был печальный мотив ожидания своего конца и перечисления мест, где он блуждал в молодости. Звучит примерно так:

Белокан, Кабахчель и Алиабад,

Есть ли клочок,

где бы ни ступала нога моя?

Густые и тёмные леса Даначи,

Найдётся ль дерево,

куда я коня не привязал?

Он так и не вышел. Чекисты забросали пещеру гранатами. Вот так была окончательно установлена советская власть в горах Джурмута и в лесах Джаро-Белоканов. Из всей банды спасся только Пахрудин, сумел убежать. Но позже был пойман работниками НКВД. А у НКВД Пахрудина выкупил брат убитого им гортнобца. Всё подстроили так, будто его застрелили во время побега. Справедливости ради надо сказать, смерть он встретил достойно. Человек, который выкупил его, направил на него пистолет и спросил:

— Скажи, Пахрудин, тот день лучше был, когда ты моего брата застрелил, или сегодняшний?

У Пахрудина на лице ни один мускул не дрогнул, глядя убийце в глаза, он  ответил:

— И тот день был хорош, и сегодня неплохой. Ты этот вопрос мог мне задать в лесах Цора, где я убил твоего брата, а не тут, в окружении вооружённых чекистов.

Гортнобец выстрелил и убил Пахрудина. Произошло это возле реки Джурмут, недалеко от местности Тамара майдан. Там по сей день его могила, и называется это место Пахрудин чIвараб гIорхъу (поляна, где убит Пахрудин). Мужественная смерть. Пролитая кровь смыла в глазах общественности все подлости и злодеяния, которые совершал этот человек десятилетиями.

Меня поражает в характере горцев одна черта. Любая подлость прощается человеку, если он характером твёрд и мужественен. И какими бы мастерством, умом, добродетелью человек ни отличался, не заслужит он уважения, если труслив.

Это показательный пример того, как началась героизация вчерашних бандитов. В народе и сегодня исполняют предсмертную песню одного из бандитов; слова другого, сказанные перед дулом пистолета, также повторяют и помнят потомки. И не только. Им посвящают песни, например, поэт Антратля — УхI МухIама. Он был повеса, гуляка, воровал, сидел в тюрьме и совершил побег оттуда. Вот его песня:

БецIал сардал хIалай ккун,

АхIлъимаздеги рахъун,

БахIарзал сверун ккуна

ЧКялъул малгIуназ.

Къокъаялъул цевехъан

МухIаммадтIали чIвана,

Пирхараб пири гIадин

Пахрудин тIагIун ана...

В подстрочном переводе звучит примерно так:

С помощью тёмных ночей,

Поднявшись до Ахтлимала,

Окружили молодцев тайно

Малъуны (кяфиры ЧК).

Выстрелом тайным убили

Предводителя МухаммадтIали

Пахрудин, словно вспышка молнии,

Исчез из виду гяуров.

Тут очень образно и красиво описан конец банды. Бандиты названы героями, чекисты — малъунами, кяфирами. Как автор этой песни не попал в сети КГБ, остаётся большой загадкой. Но она заслонила собой реальную историю. И молодые приняли её — ведь им красиво рассказали о мужестве. Мужестве воина, проявленном в бою. Личная отвага вдруг стала важнее Всевышнего и его заветов, важнее порядочности, богобоязненности, верности, важнее ума, достоинства, нравственности. Человек в этой песне — всего лишь оружие, не знающее страха и сомнений. Как сабля, кинжал, ружьё. Если превыше всего в обществе начинают ценить именно такие качества — быть войне. И это страшно.

P.S. Мы тут упустили из виду Иляса из Камилуха, о котором я упоминал в начале повествования. У вас не возник вопрос, почему бандиты так церемонились с ним, почему не стреляли в него? Чем заслужил такое уважение Мохол Хасанил Иляс из Камилуха?

Случилась одна история за двадцать с лишним лет до этих событий, которая прославила Иляса во всем Антратле, в Джаро-Белокане, и в Грузии особенно. А что это за история я сейчас расскажу.

Иляс из Камилуха и Реваз из Кахетии

Как рассказывают в Камилухе, у некоего МохIол ХIасана было четыре сына. Сам МохIол ХIасан был небогат, но если есть лошади, есть оружие и те, кто готов на дерзкие вылазки, — это дело поправимое. Была ранняя осень 1913 года. Четверо молодых и твёрдых духом молодцев решились на набег. Хотелось совершить подвиг и вернуться в горы со славой и табуном лошадей. В то время в Кахетии жил богатый грузин по имени Реваз. Он имел отары овец, стада быков. Особо известны были его табуны с жеребцами-иноходцами гнедой масти.

Сам Реваз был человеком сурового нрава, мужественным, щедрым и благородным. Стрелял метко, духом был силён. Мало кто решался покуситься на его добро, хотя времена были неспокойные. А для молодых джурмутцев не было никаких авторитетов. По их мнению, забрать у неверного не только дозволено, это ещё весьма похвальное, богоугодное и праведное дело. За это они должны были получить признание и славу в этой жизни, и довольство и воздаяние перед Аллахом в жизни загробной.

Под покровом ночи камилухцы добрались до стоянки табуна Реваза. Застрелили конюхов и угнали в горы лошадей. К полудню перешли перевал за Закаталами и держали путь в сторону Джурмута. До аула оставалось меньше пяти вёрст. Довольные удачным походом, они загнали лошадей на поляну и, положив на землю винтовки, спустились к речке, чтобы совершить предзакатную молитву. Когда они делали омовение, раздался выстрел, эхом раскатившийся по отвесным скалам и ущельям. За их спинами в двадцати шагах стоял сам Реваз с длинной пятизарядной винтовкой.

Он был очень метким, и пули били в десяти сантиметрах у ног камилухцев. Это означало: «Я не хочу вас убивать, уходите отсюда». Братья бросились бежать и оглянулись только, когда перешли речку. На другом берегу Реваз поднял их винтовки и крикнул:

— Я мог застрелить каждого из вас, как цыплёнка. Но дарю вам жизнь с надеждой, что вы больше не станете покушаться на моё имущество. Оружие забираю, ибо не уверен, что вы не будете стрелять в меня.

Реваз со своим табуном направился в сторону Кахетии. Братья оказались в ужасном положении. Без оружия преследовать Реваза опасно. Вернуться в аул без коней и оружия — несмываемый позор на целые поколения. Как быть, куда идти, каков выход? Они были в полной растерянности. Старший сказал, что единственный выход — добраться как можно быстрее до аула, вооружиться, найти лошадей и догнать Реваза.

— Лучше сложить свои головы в бою, чем навлечь позор на наш род. Реваз не рискнёт передвигаться ночью, он испугается засады. Да и не успеет за ночь, а завтра в течение дня мы его догоним и отобьём лошадей. Если не успеем, хоть до самой Кахетии дойдём, но что-нибудь отобьём — другого выхода нет.

Когда четверо братьев поднимались во двор, их мать возвращалась с сенокоса.

Она приняла их за гостей, которые идут из Цора, такие часто останавливались в Камилухе. Только когда незнакомцы приблизились к порогу, она узнала в них своих сыновей. Но никак не могла поверить, что её молодцы вернулись без коней и оружия.

Три брата молча седлали коней. Она обратилась к среднему сыну:

— Иляс, что происходит? Почему у тебя не твоя винтовка? Где твоя лошадь? Где оружие и лошади моих сыновей?! — кричала мать в отчаянии.

Как рассказывают, она была жёсткая и властная женщина.

Сын был вынужден ответить:

— Когда мы молились, грузины угнали наших лошадей и забрали оружие, бабу (мама). Далеко они не пойдут, на рассвете мы вернёмся со своим оружием и табуном.

Мать, словно лишившись сил, тяжело села на ступеньку.

— Валлагьи, я слезинку не проронила бы, если бы вместо вас мне принесли четыре жаназа (тела убитых), лучше бы вам умереть, чем вернуться с этим позором.

— Будет, бабу, всё. Завтра на рассвете ты получишь или сыновей с добычей или четыре тела, нам другой дороги нет, — сказал Иляс, ударил плетью коня и направился с братьями в путь.

Всю ночь скакали братья через горы и долины, через реки и ущелья. Рассвело. Через перевал в сторону Закаталы направились братья. Дорога шла на небольшой холм, оттуда они должны были спуститься на плато. Дальше через густые леса дорога вела вниз в сторону Алазанской долины.

Впереди скакал старший из братьев. Когда приблизились к холму, он оглянулся на братьев. Осенние лучи солнца золотом окрасили вершины дальних гор. Была чудная погода, и всё вокруг торопилось дышать, жить, радоваться оставшимся тёплым дням перед наступлением зимы. Братьям было не до солнца и не до радости. Собственная дерзость загнала их в ловушку. Даже мать родная, которая жалеет собственных сыновей больше всех на свете, не оставила иного пути — надо было поскорей покончить или с позором или с жизнью.

Гнедой конь старшего брата исчез за поворотом. Раздался выстрел, умножился эхом, пронёсся по горам. Братья схватились за ружья и помчались на выручку. Раздался второй выстрел. Иляс понял, что там засада, резко спрыгнул с коня и осторожно высунулся с винтовкой.

Он увидел ужасную картину. Старший брат лежал на тропинке, его шея и лицо были окровавлены, полуоткрытые глаза уставились в небо. Раздался третий выстрел, и пуля пробила правое плечо Иляса. Он понял, что если выйти, то всех перебьют, сделал знак младшему брату, чтобы не высовывался. Спустился чуть ниже, выглянул из-под кустов и увидел, что второй брат, выронив уздечку, навалился на шею лошади, а та ржёт, дёргая головой из стороны в сторону, и уносит его в сторону леса. Понял Иляс, что и второй брат убит. Подозвал к себе младшего, надел на палку папаху и дал брату, чтобы высунулся. Раздался выстрел, папаху пробило. Зато Иляс узнал, откуда стреляют.

По его расчёту, в винтовке врага оставался последний патрон. Четыре выстрела уже было. Иляс решил обойти гору и выйти на Реваза с другой стороны. Младшему брату показал место, откуда тот должен был опять выставить папаху, спровоцировав пятый выстрел. Всё пошло по плану. Раздался пятый выстрел в папаху. Иляс знал, чтобы поменять магазин, Ревазу нужно будет время. Он встал во весь рост и побежал прямо в сторону стрелка. Когда он завернул за поворот, Реваз уже почти перезарядил винтовку, но уронил последнюю пулю. Загнать её в магазин он не успел, раздался выстрел Иляса. Реваз схватился за живот. Сквозь пальцы начала просачиваться кровь, капая на щебень и окрашивая его в густой багровый цвет.

Реваз упал на колени и потянулся к винтовке. Иляс смотрел, удивляясь его живучести и воле. Через мгновение появился младший брат Иляса и, выхватив кинжал, коршуном налетел на Реваза. Он бил беспорядочно, яростно, не глядя, куда попадает, по шее, по лицу, по голове. Бездыханное тело Реваза покатилось вниз, голова держалась на недорубленных сухожилиях.

Иляс направился к убитым братьям. Старшего уложил на ровное место, другого — рядом со старшим. Рукой закрыл им глаза и накинул чобосы на их лица[1].

В метрах пятидесяти раздался выстрел. Один, два, много выстрелов. Иляс схватил винтовку и бросился туда. Открылась страшная картина. Все семь лошадей Реваза были расстреляны, а рядом с трупами, обхватив руками голову, сидел младший брат и смотрел в одну точку. Иляс обнял брата, поднял его и сказал:

— Нам пора, на выстрелы могут прийти.

Они направились к телам убитых братьев. Но через несколько минут младший брат побежал обратно, будто что-то забыл. Вернулся он, пряча что-то за пазухой. Иляс повернул брата к себе. «Покажи», — сказал он. Младший показал. За пазухой у него была голова Реваза. На Иляса смотрели два больших мёртвых глаза на разбитом окровавленном лице. Иляс взял эту страшную голову, вернулся к телу Реваза и положил её рядом с ним. На мгновение остановился и сказал брату:

— Реваз был настоящий мужчина. Таких надо уважать. Была бы сейчас у меня возможность, я бы его по-человечески предал земле.

Когда к вечеру во двор МохIол ХIасана привезли тела двух убитых молодцев, мать вышла навстречу. Женский плач и причитания поплыли над селом. И только одного голоса не было в этом хоре. Голоса матери. Когда кто-то осмелился спросить, как она себя чувствует, то услышал:

— Сегодня чуть лучше. Хуже было вчера, когда мои сыновья вернулись домой без коней и оружия.

После этого в Джурмуте появилось выражение: «Сегодня лучше, сказала камилухка, у которой убили двух сыновей».

И опять перед нами вопрос, что должно войти в народную память и формировать нашу ментальность? Слова матери, которая сама погнала детей на погибель, предпочла носить траур по сыновьям, а не видеть их живыми, но потерпевшими позорное поражение. Или поступок одного из этих сыновей, который, рискуя жизнью, вернулся к телу своего врага, потому что достойный соперник заслуживает уважения. Не знаю я. И вы, наверное, не знаете.

[1] Чобос – укороченный, упрощённый, в сравнении с буркой, вид теплой накидки.