Искусство Памяти

«Молот О.К.» — уникальное творческое объединение русскоязычных писателей Грузии. К сожалению, для многих из нас сочетание слов «русскоязычных» и «Грузия» само по себе удивительно. Но «Молот О.К.» примечателен не только этим. Руководители объединения Михаил Ляшенко и Анна Шахназарова много лет, не жалея сил и сердца, сохраняют в Тбилиси островок настоящей литературы. Под их началом издаётся газета. Они публикуют архивы Зданевича и ведут огромную просветительскую работу среди членов объединения, приглашая лучших поэтов. Кабанов, Умка, Вера Павлова. Кого только не было в гостях у объединения. Ну а лично для меня откровением стала история, когда во время войны Анна Шахназарова спасла и увезла на садовой тележке сверлённый и пострадавший ни за что бюст Гоголя. 

И это символично.

Евгения Коробкова, Москва

Баадур Чхатарашвили

Искусство памяти

Из книги ИСКУССТВО ПАМЯТИ

Всё меньше средь живых найдёшь поэтов, что, наподобие героев Гофмана, испытуют пребывание в околдованности романтической мечтой, ведущей их при встрече с прозой жизни к гибели; впрочем, её они, как и подобает крестникам Пиерид, встречают с робкой гордостью — так когда-то принимали чашу с цикутой или терновый венец...

История Эвфона, краткая

Часть первая: долгое начало.

(посвящается Гвидо из Ареццо)

Логос велегласен, форма оркестрирует, ибо обременены они мелодическим языком. Порою их разъединяют завистливые боги, но вновь смыкает самая могущественная из правительниц земных — божественная Фантазия.

Напев, монодия, наигрыш не слагаются сами собой в людской среде, в процессе их создания народ есть сторона воспринимающая, он, народ, исполняет функцию резонатора творимого, которое творимое истинные слагатели черпают из бурлящего источника народного же умонастроения и метаморфоз истории.

Музыка, резонированная разными народами в разные эпохи, различна по форме, но всегда, даже в периоды упадка других родов искусства, она оставалась прекрасной, ибо бессмертные органумы и хоровые камлания, мелодика и тяга к купному творчеству — суть атрибуты органически присущей человеку способности развиваться вместе с мирозданием.

Музыка есть самый совершенный способ общения с Эмпиреей: богам по нраву и неистовые напевы прислужниц Кибелы, и нестройные дифирамбы хмельных бассарид.

Боги с равной отрадой внемлют строгой псалмодии и изысканному мотету, для них одинаково любы и сложный градуал, и вольный спиричуэлс, самба и дельта-блюз, свинг и кул…

Музыка есть бесконечная песнь во славу богов, несмолкаемая молитва человечества. В силу своей возвышенной сущности музыка облагораживает природу её творца, равно как и природу её слушателя.

Музыка парадоксальна: хоть она и является предметом сочинительства, она первична, а сочинитель — вторичен, ибо движим ею. Когда мы пишем музыку, мы подвержены иллюзиям: нам мнится, что мы проникаем в её тайны всё глубже и глубже, но это она сама руководит нашими действиями и разумом, и устраняет наши страхи перед границами возможного, подсказывает нам смысло-звуковые формы, в которых звук и смысл объединяются в квинтэссенцию мысли и чувства; иногда же она струится, похерив смысловую составляющую, устремляясь в обитель отринувших каноны структур…

Ничтоже сумняшеся, человек неоднократно предпринимал попытки высвободиться из-под власти музыки и в свою очередь подчинить её воле своей — заключить в рамки строгой мессы, обрядить в пышный наряд надменной фуги, или опутать шёлковой сетью переменчивой симфонии; всё, что случилось, было великолепно, но этой сокровищнице с её бесценным содержимым противостоял один-единственный смертный — гениальный Моцарт с его предчувствием бесконечного…

Зальцбургского пророка услышали в Тюрингии, где в славном городе Йене содружество юных мечтателей отстаивало право сочинителя на неограниченное индивидуальное своеволие и право творящего на полнейший произвол.

Романтики восприняли посыл Моцарта как заповедь о всенепременной множественности формы, как нечто обязательно общее, лежащее в основе основ самого творчества, его пронизывающее и связывающее в единое целое, — отсюда поиски музыкальности во всех искусствах, включая и саму музыку.

Канонизированное романтиками музыкальное качество бытия передано было веку двадцатому единением предшествующих эстетических приёмов — от античной дерзости непрекращающегося поиска до эмоциональных новаций Берлиоза и импрессионистской эстетики Равеля; и инструментарий этот придал наследникам смелости в творчестве, помог ослабить традиционную содержательную составляющую и обеспечить доминирование составляющей импрессивной, которая, будучи допущена к власти, узаконила диктат чрезвычайно искусного, с тонкой игрой ритмов, порой даже нарочитого импровизационного характера построения композиции. Музыка эта пробудила и возбудила общество, и диаметрально изменила общепринятые каноны бытия, которые каноны растворились в её бесподобном звучании…

После случился 1967 год, но это уже другая история!

*   *   *

История — это тёмная, захламленная кладовая, в которой в тщетном старании сменить неприглядное обличье на ангельский лик мы скрываем тёмные наши деяния. Суета сует...

Четырёхпутье

Полдюжины светляков померкли на яснеющем своде; дюжина одетых в малахитовую коросту горгулий предвкушала обещанный прорицальщиком утренний ливень; посвист дрозда делил звон тугой струи на равные доли.

Булочник убрал ставень, пекарня дохнула на площадь свежей сдобой, и дух этот вступил в единоборство и одолел тонкий аромат сирени, густо разросшейся у дома костоправа.

Диковинная птица брадобрея поочерёдно указала загнутым клювом на каждую из четырёх сходящихся у храма дорог, и четырежды прокричала: «Они идут!» А порыв восточного ветра принёс острый запах конского пота…

Утомлённые долгим походом скакуны чуть приволакивали копыта, от этого обязательный звон подков умер — подковы глухо ударяли по брусчатке, словно фальшивые монеты, падающие из прохудившегося кошеля менялы.

Предводитель осадил тонконогую кобылу у чаши фонтана, склонился к воде, зачерпнул шлемом, прежде чем отпить, повёл раскошенным глазом в сторону замерших в ожидании обиталищ, сказал негромко всадникам: «Ваше…»

*   *   *

Ещё в юности N. обнаружил, что обладает неким качеством, мешающим ему обзаводиться друзьями, а именно — интеллектом. Субъектом он был дружелюбным, посему приходилось ему раз за разом притворствовать — изображать простофилю, дурачка. Так удалось ему обзавестись многочисленными почитателями, вот тогда-то и ощутил он себя крайне несчастным существом — нет участи страшнее, чем прозябание умника в окружении глупцов...

*   *   *

Существует поверье, что старые боги не сгинули, но по сей день скитаются они по земле, растеряв былых почитателей. Порой их можно встретить на площадях древних городов в обличье бродячих музыкантов. Иногда, дабы разжиться бутылкой-другой доброго вина, нанимаются они сборщиками винограда где-нибудь на Юге…

Случайные знакомцы не умеют распознать их сверхъестественную природу — боги старательно утаивают свою сущность, но стоит им уединиться за скромной трапезой, сбрасывают они человечьи личины и предаются воспоминаниям, осенённые отсветами былой славы…

*   *   *

В ночи явился мне Князь Тьмы. Судейский трон свой оседлал, однако ж весь опутан цепью — знать приступ бешенства смиряла челядь. И дворня здесь же: Баал одесную нахмурив лик; Лилит у самых ног — двоённое копыто умащает. Агарес ястреба кровавой снедью потчует, в сторонке — Елизаздра, взгляд потупив, перебирает чётки: помнилось, — иль взаправду младенцев черепа персты чертихи теребят? Блазни во множестве снуют, кривляньем да ужимками увеселяют сатану…

Когда б я наблюдал сию картину, протискался к престолу самому в лохмотья обряжённый старикашка — плесницы стоптаны, сума в заплатах пёстрых, — пал ниц и возвестил:

— О князь, беда, измена, — твой воин Бофри, выворотень подлый, напялив плащ рдяной, на бранном поле, что слуг твоих трудами у берегов Танаиса даёт обильный урожай, весь, какой был металл, пресуществил и в камень обратил — и ружья, и гранаты, и пушки, и заряды к ним, а зелье огневое — в сыпучий прах. Противоборцы, усобицу забросив, громят в окрестных поселеньях ростовщиков конторы и лавочки менял. Наиужаснее всего, что действо это ширится: влекомая отступником толпа, тряпьё багряное на древки вздев, потоком клокочущим разлилась, и несть числа им, жаждущим разрухи… — Так завершил Мамона речь свою.

Читал я у хронистов старых, что дьяволу дана способность единовременно и бегать и дристать. Свидетельствую: оковы сбросив, замельтешил по преисподней Сатана, ибо, рассудив какие убытки понесёт по всем статьям его хозяйство, повергся в страх жестокий. После пришёл в неистовство: он скрежетал клыками, из ноздрей его вырывалось пламя, из подхвостья — зловонный кал. Наконец, выставив рога, принялся он крушить стены обиталища своего, копытами дробить толстенные плиты, что понизу были уложены.

И так он бушевал и ярился, что приближённые его отступили, и долгое время никто из них не отваживался обратиться к нему со словом. Наконец Баал-Зебуб набрался смелости, изрёк: «Могущественный князь! Что означают сии выходки вашего величайшего величества? Или уже великий государь запамятовал о своём величии? Что означают сии ужимки и ухватки, кои не добавят славы к имени вашему, и наоборот, урон могут нанести устрашающей силе его?»

— Ахти мне! – вскричал Сатана. — Ахти мне, что слуг понабирал юродивых, ленивых, да ещё и подлых перевёртышей! Ахти мне, ибо стараниями вашими мною выпестованная пучина зла, обильную жатву мне приносившая, исторгнута отныне из обители телесных в краю, проклятом уже тем, что усмирять не раз мне приходилось жителей его. Не позор ли нам всем, что неустанный труженик Арей из-за предательства свихнувшегося герцога по всем фронтам афронт имеет? И что те немногие дни, что ещё остались до конца света, мы расточаем с таким нерадением? Вы, стая никчемных обезьян, неужто вам неведомо, что в эти уходящие мгновенья нам надлежит собрать невиданную прежде дань? Какая будет честь мне пред концом, ежели мы, как загнанные псы, не годны станем в травле…

Исход остался неизвестен, ибо рассвет подкрался, и где-то по соседству задорно возопил петух. Я пробудился, огляделся, и заново обыдней горечи вкусил — Мамон царил, всё ещё в силе пребывал кровавый лихоимец. Увы, то был лишь сон, увы — несбыточные грёзы…

*   *   *

Licet adire in partubus barbarjrum (пропуск в варварские земли)

Боевой гусь — гибридное пернатое; применялся в римском войске после третьей Пунической войны и до Галльских походов Цезаря.

Бычья саламандра — выведенное в болотах Полтвы кочевниками языгами и принятое на довольствие Римом транспортное земноводное повышенной грузоподъёмности. Служило для переброски армейского оборудования на марше, а также для доставки живой силы к боевым порядкам противника (до пятнадцати пехотинцев в полном доспехе на особь).

Своим появлением боевой гусь обязан Сципиону Африканскому. Возможность создания эффективного средства противодействия боевым слонам Карфагена полководец обдумывал ещё во время Испанской кампании, когда, разгромив обоих Гасдрубалов, предпринял военную реформу.

В тот раз, в Тарраконе, затеять начинание не получилось — страусы на Пиренеях не водились, пришлось отложить осуществление гибридизации на четыре года.

Дело сладилось во время зимовки близ Утики, тогда-то по приказу Сципиона армейские конюхи и совершили подмену: у страусих-наседок выкрали их природные голыши и подсунули африканкам яйца от проживавших в почёте на Капитолийском холме храмовых сторожевых гусынь.

Появившиеся в положенный срок вылупыши размерами превзошли взрослого гуся, нравом обладали вздорным и злобным, сразу же пошли в рост и к трёхмесячному возрасту уже способны были насмерть залягать пару хананейских копейщиков каждый.

Изначально боевые гуси заменили в войсках ударную кавалерию: на спине гуся помещались два воина — погонщик-копейщик и лучник.

Со временем была выведена более быстроходная малогабаритная порода гусей, предназначенных для одного, вооружённого испанским мечом и длинным копьём всадника.

Луцилий Анней Хлор сообщает в своих записках: «В последовавшем за этим столкновении с Глабром Амилием он (Антиох) потерял всю свою армию. Римляне заманили его в устроенную у верховий Скамандра засаду, где войско, стиснутое в узком ущелье, было затоптано отрядом гусей».

Триумф гусиных отрядов завершился в Галлии: крупные птицы застревали в густом подлеске чернолесья Белгики и становились мишенями для метких лучников галлов; всё поголовье бычьих саламандр передохло от холода при переходе через заснеженные альпийские перевалы…