Сто лет одиночества, или Жизнь без любви

Преодоление горизонта» — так назывался совместный проект Северо-Кавказского филиала Государственного музейно-выставочного центра «РОСИЗО» (Республика Северная Осетия–Алания), Национального музея РД им. А. Тахо-Годи (НМ РД) и художественной галереи современного искусства Дагестана «Первая Галерея», посвящённый 100-летию Октябрьской революции.

Выставки, на которых были представлены произведения осетинских и дагестанских художников, сумевших «преодолеть горизонт» официальной культурной идеологии, воплотивших в художественных образах гуманистические ценности двух национальных культур, художников, чьё творчество явилось революционным вызовом привычным художественно-эстетическим течениям своего времени (с 20-х гг. ХХ века по сегодняшний день), прошли во Владикавказе и Махачкале. Проект был реализован при поддержке Министерства культуры России. В качестве куратора выступил известный российский искусствовед, автор теоретических исследований в области современного искусства, начальник отдела междисциплинарных программ Государственного центра современного искусства (ГЦСИ) Виталий Пацюков.

Куратором дагестанской части проекта стала директор «Первой Галереи», заместитель по науке генерального директора НМ РД Джамиля Дагирова. Она-то и предложила Виталию Пацюкову включить в экспозицию проект Марии Шерматовой «Пери», выступив в качестве его соавтора. Именно Дагирова сформулировала цельное высказывание, «открывающее» проект, нашла название, которое объединило новеллы в последовательный сюжет и обеспечило целостность восприятия иллюстрирующих его образов.

С формальной точки зрения «Пери» — это пять текстильных кукол авторской работы и сопроводительные тексты к ним. Но, будь это всего лишь куклы и всего лишь тексты, не стать бы им идейно-художественным центром всего проекта «Преодоление горизонта».

Значительность и знаковость того или иного произведения искусства абсолютно непредсказуемы для автора, не подчиняются его авторской воле. Да-да, это то самое пушкинское «какую штуку сыграла со мной Татьяна. Она замуж вышла. Этого я никак не ожидал от неё». Вот и Мария Шерматова, будучи просто талантливой рукодельницей, любящей шить мягкие игрушки, не ожидала от себя, ЧТО она однажды сотворит из винтажных кружев и тканей, семейных историй, впечатлений от прочитанных книг и ещё бог весть чего, что нельзя ни потрогать, ни прочесть, ни понять.

«Работа была абсолютно интуитивной, я шила и писала вслепую — так, как шло. И только когда все пять героев были готовы и все пять текстов написаны, всё связалось». Это и есть «преодоление горизонта»: преодоление собственного страха перед переходом из «любительницы шить» в художники. Но этот переход — самый лёгкий, безболезненный и единственный, контролируемый автором.

Куда больше нас интересуют горизонты, преодолеваемые уже самим произведением. В данном случае затруднительно даже определить вид искусства, которому принадлежит проект «Пери». Это арт-объекты или текстильная скульптура малой формы, или некий иной вид визуального искусства, сопряжённый с искусством вербальным. Соответственно, его значение не исчерпывается только текстовой или только визуальной частью, проект синкретичен. Можно также утверждать, что он символичен и полифоничен, — если исследовать отдельно каждую пару «кукла + её новелла» и то, как они выстраиваются в единый визуальный ряд и единый текст. Но мы остановимся именно на значении (конечно, правильно говорить «на значениях», но для удобства ограничимся единственным числом, помня о полисемантичности).

У каждого произведения (памятника) искусства, помимо его фактического, буквального, «конечного» (по Бахтину) значения, есть значение становящееся, меняющееся. Живое. Оно не появляется на свет вместе с появлением самого произведения, а созревает на протяжении иногда многих лет, а иногда — как результат мгновенного озарения.  «Это растущее значение нельзя вывести и объяснить только из ограниченных условий одной данной эпохи, эпохи рождения памятника, — пишет Бахтин, — оно подготавливает веками, но совершается в оптимальных условиях одной определённой эпохи».

Живое значение определяется временем. Значение «Пери» определяется временем создания проекта и временем бытования его героев. В равной степени. Место (создания, бытования) также играет здесь важную роль, поэтому можно смело оперировать любимой бахтинской категорией — хронотопом, который, как известно, категория сюжетообразующая и формально-содержательная. Он же определяет единство произведения в его отношении к реальной действительности.

А действительность такова, что в нынешнем 2017 году мы отмечаем 100-летие Октябрьской революции. Той самой, что изменила ход истории. Той самой, что изменила судьбу Салиха, Ирмы и Сюнменли (все герои проекта «Пери» имеют имена, причём «говорящие»), как и судьбы миллионов реальных людей. Не будь революции 1917-го, Салих, возможно, не женился бы на Сюнменли, не родилась бы их дочь Алжана; а если бы женился, и если бы родилась, то жили бы они долго и счастливо в своём большом богатом доме — если бы не революция. У нас у всех всё, возможно, могло быть иначе, если бы 100 лет назад не случилось то, что случилось.

Так о чём же всё-таки эта история? В пояснении куратора сказано, что это «сага о любви». Но, кажется, она совсем не о любви, а о жизни. Жизни без любви. Революция оставила этим героям жизнь, но лишила любви. Они одиноки. Их одиночество длится бесконечно долгие 100 лет.

В искусстве 100 лет — это временной цикл, замкнутое время. Время вечное и бесконечное, библейское (а дедушку не зря зовут Салихом=Мафусаилом). В 100 лет вмещается всё: рождение, расцвет и гибель — применительно как к человеку, так и к цивилизации.

У Марии Шерматовой время ко всему прочему ещё и материально: она использует подлинные ткани столетней давности. Фото Нижинского, которое по сюжету Ирма бережно хранит, завернув в кружевной платок, на самом деле завёрнуто в платок, который принадлежал бабушке художницы. В этой точке пересекаются времена — историческое и литературно-художественное с временем реальным, в котором существовали не только Нижинский и бабушка автора, но существует и сама автор, и даже зрители, которые начинают верить, что все события, описанные в проекте, реальны — так же, как этот самый платок! А всё потому, что субъективное время (и пространство, но о нём ниже) невероятным образом смешано с объективным.

Иногда художник намеренно раздвигает временные рамки ещё шире, перенося предметы одного времени в другое: так среди книг Алжаны появляется «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса, который вышел в русском переводе только во второй половине 90-х. Но, во-первых, Алжана владеет немецким и могла бы читать Грасса в оригинале. Во-вторых, не факт, что она показанные книги читает, а не крутит из них кульки для семечек. А в-третьих, включая в проект один из самых ярких антифашистских романов ХХ века, автор напоминает нам о Второй мировой войне — величайшей катастрофе в мировой истории, а не только последнего её столетия. Если здесь, как и с платком или расписными шароварами принца Искандера (это самый таинственный персонаж из всех), Мария своей авторской волей смешивает и сталкивает временные пласты, то в других случаях всё происходит само собой.

Например, если рассматривать проект Шерматовой не сам по себе, а в контексте экс­позиции «Преодоление горизонта», то крас­ные леденцовые петушки, которыми торгует Алжана, причудливо коррелируют с картиной «Красный петух» североосетинского художника Юрия Дзантиева. А он, в свою очередь, вызывает совершенно определённые ассоциации с многочисленными петухами Марка Шагала! И вообще петух — один из древнейших образов-символов мировой культуры, а крас­ный петух — агрессивен; в древнем Китае он, например, являлся символом войны. А в астрологическом смысле, согласно тем же древним китайцам, петух соответствует октябрю. А что в нашей стране символизирует и с чем ассоциируется красный Октябрь, никому объяснять не надо , но можно вспомнить, что 2017 год (по китайскому, опять, календарю) — это год Петуха… Таким образом, мы нашли только в одном образе новое сочетание пространства и времени, открыли новый хронотоп.

Такая хронотопичность и резкие изменения масштабов (история человека — история семьи — история поколения — история страны — мировая история) нарушают привычную пространственно-временную логику образов, создают ощущение их несвязности. А они связаны — и друг с другом, и с нами. И чем больше в них вглядываешься и вчитываешься, тем теснее эта связь. Просто она не просматривается в пределах горизонта.

Мы, конечно, помним, что в искусстве ничего просто так не случается, а всё «случайное» является важным и значительным. Не стоит забывать и о том, что однозначной интерпретации событий не отыскать. Тем интереснее процесс поисков, которые уже привели нас через Осетию и Витебск в Китай. Кстати, шёлковые нитки, из которых Алжана и её мать Сюнменли плели невесомые тастары, были китайские. При чём здесь тастары и куда они завели несчастную Алжану, надо читать непосредственно в текстах Шерматовой. Она сплела-соткала эти истории, крепко затянула узелки — на память.

Отвечая на вопрос, почему ею была выбрана именно такая форма визуализации — текстильная скульптура, Мария говорит, что ей интересно исследовать пластику ткани , дойти до предела её изобразительно-драматургических возможностей. Если он есть, этот предел. «Взять в руки краски и просто раскрасить лица мне никогда не хотелось. Да я и не умею», — подчеркивает она, поясняя, что для неё важна не похожесть черт, а художественность образа при сохранении большой доли условности.

Поэтому принц Искандер делался именно по эскизу Бакста к балету «Пери», а не по фотографии Вацлава Нижинского, который должен был в нём участвовать. Нижинский важен для Ирмы, для Марии на первом месте — Искандер. Там, где без умения рисовать было совсем не обойтись, Шерматова обращалась к профессиональным художникам. Рисунки для альбома Алжаны и «семейные фотографии» героев создал Мурад Халилов. Алые шаровары принца Искандера расписала золотом Диана Гамзатова.

Если бы Мария или другие художники расписали и лица, получились бы персонажи кукольного мультфильма, игрушки с историей. Вся концептуальность бы пропала. Недосягаемый, чистый горизонт — высокое искусство — оказался бы намалёванным на холсте театральным задником, который любой критик проткнул бы своим пером, как Буратино — носом. Такой «кукольный театр» не заинтересовал бы Виталия Пацюкова, который на открытии выставки в Махачкале отметил, что «текстильные скульптуры Марии Шерматовой демонстрируют музейный уровень исполнения, автору удалось найти своё собственное зерно, которое обязательно нужно продолжать растить и развивать».  

Уже будущей весной проект «Пери» будет показан в Москве в рамках региональных проектов Государственного центра современного искусства. По мнению Виталия Пацюкова, он имеет большой потенциал к тому, чтобы стать тотальной инсталляцией. Автор не намерена останавливаться на достигнутом и работает над созданием новых образов, расширяя пространственно-временные границы, согласно «маячкам», расставленным в новеллах.

Лев Бакст. Эскиз костюма принца Искандера к одноактному балету «Пери» на сюжет персидской сказки. Музыка П. Дюка, постановка Сергея Дягилева для «Русских сезонов».

Сергей Дягилев отменил постановку балета предположительно из-за спора с автором музыки Полем Дюка по поводу танцовщицы Наталии Трухановой, которая по замыслу Дюка должна была танцевать главную партию. Версия Трухановой иная — музыка Дюка не произвела на неё впечатления, и композитор был вынужден её переделать, а после замены Вацлава Нижинского (исполнителя партии «Принца Искандера») на А. Больма, Труханова покинула труппу. Свою версию «Пери» она поставила в хореографии Ивана Хлюстина и оформлении Рене Пио в июне 1912 г.

Алжана

Алжана — это имя в переводе значит «Рай». Она была единственной и балованной дочерью дедушки Салиха и бабушки Сюнменли. Родилась она после революции и раскулачивания семьи. Всё нажитое родом состояние было разграблено. Из всех предметов роскоши остался лишь спрятанный на чердаке мешок китайских шёлковых ниток.

Сюнменли учила Алжану изящному рукоделию, которое много лет кормило семью — они плели из шёлка паутинные платки-тастары. Тонкие нежные пальчики быстро привыкли ловко вязать узелки на текучих нитях. На один платок уходило несколько месяцев труда, и стоил он дорого.

После войны Алжана была арестована на рынке с двумя тастарами и осуждена за спекуляцию. Принадлежность к старинному знатному роду отозвалась максимальным сроком за это преступление. Так Алжана попала в исправительно-трудовой лагерь Байкало-Амурской магистрали. В первую же сибирскую зиму, работая лопатой на насыпи в тайге, Алжана застудила суставы рук, и они потеряли подвижность. Всю жизнь страдала от артрита и невозможности заниматься любимым делом — плести шёлк.

В лагере Алжана познакомилась и подружилась с профессором германской филологии Адой Эденовной Штерн, которая отбывала срок за шпионаж. Ночами она шептала Алжане стихи Гёте, Рильке, Гейне, Шиллера и однажды сказала ей, что самые великие мыслители человечества думали на немецком языке, потому что он совершенный. В лагере Ада Эденовна прожила 9 месяцев и умерла у Алжаны на руках. Алжане остались её книги, и она пристрастилась к чтению.

После окончания срока Алжана вернулась в Нижнее Казанище, вышла замуж за троюродного брата — вдовца с тремя детьми. Они тихо жили в Махачкале.

Ирма

Ирма происходила из знатного княжеского рода — одной из ветвей Романовых. В 18 лет состоялся её первый выход в свет, и родители решили отметить вступление дочери во взрослую жизнь поездкой в  Париж.Это было время триумфа «Русских сезонов» Дягилева в европейских столицах. В семье решили, что  «Жизель» — достаточно целомудренная постановка, чтобы юная девушка могла её увидеть. Так Ирма впервые увидела на сцене «бога танца» Вацлава Нижинского в партии принца Альберта, и влюбилась в него. Фотография знаменитого танцовщика всегда хранилась у неё под подушкой в кружевном платке. Родители удивлялись: почему Ирма отказывает всем поклонникам? Но сравниться с Нижинским не мог никто.

Второй большой любовью Ирмы стал тяжело раненный боец по имени Салих, за которым она ухаживала в госпитале во время Первой мировой войны. Он ласково и хмуро смотрел на неё, мало говорил. Ирму смущало постоянное присутствие посторонних людей рядом, и она тоже молчала и вела с этим храбрым воином милые сердцу разговоры в своих мыслях. Княжна представляла себе, как они  вдвоём пьют утренний чай в саду их поместья, прогуливаются по оранжерее, рисуют ботанические акварели, а вечером при свечах играют в четыре руки на клавесине. Однажды Салих взял Ирму за руку и предложил стать его женой. Она согласилась. Молодые люди решили готовиться к побегу на родину Салиха — загадочный и манящий Кавказ. Революция сломала их счастье. Ирма бежала с семьёй в Париж и больше о Салихе ничего не слышала. Она много лет писала ему письма.

Родители Ирмы переносили эмиграцию тяжело. Совсем скоро деньги и ценности в семье Ирмы закончились, и девушка стала зарабатывать на жизнь вышивкой одежды. Её работы хорошо покупались, и на последние деньги от продажи фамильных бриллиантов Ирма открыла ателье, которое со временем стало модным. В его витрине стояла сшитаякукла — марионетка, похожая на Вацлава Нижинского; и каждый сезон Ирма шила для него новый костюм по рисункам Льва Бакста, которые она находила в журналах.

Ирма поздно вышла замуж за владельца большой строительной фирмы с баронским титулом, стала вхожа в круги парижской аристократии, прожила долгую и спокойную жизнь.

Салих

Дедушка Салих (библейское имя — Мафусаил) происходил из семьи потомственных лекарей Нижнего Казанища. Характер имел боевой, и по собственному желанию попал на службу в Дикую дивизию (Кавказскую туземную конную дивизию). На Румынском фронте Первой мировой войны в 1916 году был тяжело ранен. Его долго лечили, переводили из госпиталя в госпиталь. На очередном этапе лечения он попал в госпиталь Царского Села, где за больными ухаживали девицы и дамы из  высокородных семей Петербурга, прошедшие курсы сестёр милосердия.

Княжеский род медсестры Ирмы, которая ухаживала за Салихом, относился к одной из дальних ветвей Дома Романовых. Между молодыми людьми вспыхнуло чувство, и они решили тайно бежать в Нижнее Казанище, поскольку даже речи не могло быть о том, что семья Ирмы согласится на этот брак. Салих уехал сначала один, чтобы подготовить дом к приезду невесты и уладить вопросы с роднёй, ведь за ним с детства была засватана односельчанка — Сюнменли, девушка из знатной семьи.  

Вернувшегося живым Салиха семья встретила известием, что Сюнменли за время его службы стала богатой наследницей. Он не смог противостоять давлению тухума. Молодых поженили через две недели после его возвращения. Это была зима 1917 года.

Ирма не имела известий от Салиха и ждала, что он заберёт её. Семья девушки бежала от революции в Париж, и Ирма покинула Россию. Салих прожил долгую жизнь с Сюнменли, относился к ней хорошо, но всю жизнь любил Ирму и тосковал по ней.

Ирма писала ему письма из Парижа. Одно из них с фотографией чудом дошло до Салиха. Его передали с оказией через несколько рук. После этого письма Салих решился оставить жену и единственную дочь Алжану ради Ирмы и обратился к властям, чтобы его выпустили из страны. Ему было отказано, из больницы он был уволен и стал зарабатывать на жизнь семье сапожными работами. Днём он мастерил обувь, а ночью к нему приходили люди лечиться. Хороший был врач.

Сюнменли

Сюнменли была покладистой и послушной дочерью своих родителей. Она с детства знала, что выйдет замуж за сына друга своего отца по имени Салих. Спокойно ждала, когда семьи договорятся о свадьбе, занималась хозяйством и плела вместе со своей любимой тётей (сестрой матери) шёлковые тастары  — платки-паутинки.

Сюнменли огорчило решение Салиха поступить в царскую армию, но она не сомневалась, что он вернётся и женится на ней.

Понятная жизнь Сюнменли была дважды перевёрнута неожиданными событиями, которые её потрясли. Одно — очень хорошее, а другое — очень плохое. Её любимая тётя была известной красавицей и согласилась стать второй женой богатого дербентца. Он купил ей самый большой дом в Нижнем Казанище, украсил его лепниной снаружи и шёлковыми обоями внутри, обставил дорогой мебелью. Односельчане Сюнменли никогда не видели такой роскоши. Тётушка не могла иметь детей и объявила наследницей племянницу. Став невестой с богатым приданым, Сюнменли пришлось выдержать натиск сватающихся односельчан. Она осталась верна Салиху и слову, которое дали её родители.

Вторым событием стало рождение дочери Алжаны, после которого Сюнменли сказали, что детей она больше иметь не может. Больше Сюнменли ничему сильно не удивлялась и жила без ожиданий. Не удивилась, когда советская власть отобрала у них большую часть дома и оставила семью жить в двух маленьких комнатах. Не удивилась, когда до неё дошли разговоры односельчан, что Салих хочет уехать от неё и дочери. Не удивилась, когда к семейным  фотографиям на стене муж повесил порт­рет красивой дамы по имени Ирма.

Сюнменли и Салих прожили долгую жизнь, никогда не выезжая из Нижнего Казанища.