Тигры, летучие острова и магнолии Тинатин Мжаванадзе

Мы сидели на кухне у Тины, и это была такая кухня, с которой не хотелось уходить никогда и никуда. Разве что на балкон. Чтоб стоять, облокотившись на перила, пить кофе и слушать, как дышит, вскрикивает, сигналит и смеётся вечерний Тбилиси. И мы выходили, вслушивались, затем возвращались и говорили о важном. О Боге, о сациви, о погоде. О том, как из боли, любви и тоски получаются книги, какие странные эти дети и что с ними будет, и стоит ли кавказцу соваться в русскую литературу. 

— Тина, давай сразу к главному вопросу, ты пишешь на русском и издаёшься в Москве. При этом ты у меня прекрасный грузин. Мне интересно, как себя чувствует автор, чьё тело и сердце в Грузии, а читатель в России.

— Я просто очень люблю русский язык. Люблю читать, писать, слушать, говорить на русском. То есть большея практически никак с Россией не связана — и в универе у вас не училась, и родни у меня там нет, есть удаленная работа и множество добрых знакомых, среди которых, смею надеяться, есть и друзья. Я гражданин Грузии, которая есть суверенное государство, и мой центр мира — тут. Не в России, не в Америке, не в Турции, не в Европе — только тут. Насчёт окраин любит ваш Владимир Вольфович проехаться, потому меня и передёрнуло. Я знаю, что ты ничего такого не имела в виду, но для меня этот момент — сенситивный.

Пишу на русском, издаюсь в России — да. А потом эти книги читают в разных других местах тоже, и это потрясающе, просто технологии дали нам такую возможность — жить непривязанными к одной точке. Если получится, хотела бы продолжать жить тут —  в своей свободной независимой родине, а издаваться хотелось бы везде, где возьмут, почему нет.

Цените русский язык, он — ваше самое главное достояние, а не нефть и не ракеты.

— Я очень мало знаю про нефть и ещё меньше про ракеты. Но знаю, что у нас в Дагестане есть масса талантливых пишущих людей, и чаще всего они буксуют, отговариваясь тем, что им, как дагестанцам, заказан вход в серьёзные российские издательства. Дескать, там не любят Кавказ и если что и востребовано, то чернуха. Надо их растормошить, отчасти и потому я говорила с Наринэ Абгарян, а сейчас с тобой. Мне хотелось показать, что всё это ерунда, и они сами себе напридумывали границы. Или не напридумывали?

— Вот смотри, я иностранец для российского издателя, и мне ни разу не отказывали в издании моих книг, наоборот даже — хотя объективно никакой особенной художественной ценности в своих текстах я не вижу. И поэтому я очень сомневаюсь, что своих же граждан будут заворачивать по какой-то политической или ксенофобской причине. Издатели — ребята очень практичные, они хотели бы на издании книг заработать; и при этом отдают себе отчёт, что хорошая репутация, новые интересные авторы, литературные премии, книжные ярмарки — всё это работает на бизнес. Неужели всерьёз можно думать, что они не любят именно Кавказ и не дают расцвести местной литературе? Не верю. Мой совет всем, кто хочет писать и издаваться: пишите! Ничего не бойтесь, ищите свой голос, ищите внутри себя, что там такого ценного, чем нестерпимо хочется поделиться с миром.

— Они найдут, не сомневайся, но потом нужно, чтоб кто-то это взял, прочёл. Вот тебе каким видится твой читатель? Он женщина? Мужчина? Сколько ему лет? 

— Я сужу по своим френдам в Фейсбуке — это в основном женщины,  хотя есть и мужчины тоже; а возрастной диапазон примерно наш — в широком смысле средний. Если речь о кулинарных книгах, они мне принесли настоящую популярность, и это до сих пор меня приводит в недоумение — как же так вышло-то?!  А по худлит, условно говоря, — читателей поменьше, но я мало что про них знаю. Трусиха потому что и не читаю отзывы. Это мои, только мои впечатления, всерьёз же никто не изучает такие вещи. Вполне может быть, что идут ко мне из-за ностальгии, но моя-то задача больше — показать Грузию молодому поколению, без ностальгического груза, или вовсе тем иностранцам, у которых никаких сведений и мнений нет. Я хочу, чтобы увидели современную Грузию — настоящую, и немного раздражаюсь, когда вижу запрос опять на старое и привычное. Ребята, жизнь это движение! Есть и старый доб­рый танец «Картули», но есть уже и новый балет, и это всё растет из одного корня.

— На что, по-твоему, клюёт твой читатель? Что ищет в твоих книгах?

— В кулинарных ищут точные проверенные рецепты, в том числе и рецепт жизненной радости. А в прозе (боже, как неловко о своих книгах говорить) — что-то такое, наверное, трогающее чувства. Я пока не выходила за пределы этого запроса.

— А если ты почувствуешь новый запрос, станешь подыгрывать ему?

— Вот это сейчас провокационный вопрос! В книгах не успеваю — их всего у меня три, а если пишу фейсбучные посты — да, бывает запрос на смешное или колоритное грузинское.  Если материал есть — пишется хорошо, если вымучиваю — ерунда и деревяшка. У меня есть любимое выражение — логос не врёт: если я не чувствую сама, о чём пишу, читатель это видит. Я ведь писать начала ещё в школе, и даже посылала свои опусы в журнал «Пионер» — прокатили, конечно же. Потом журналистика, работа в газете и на ТВ, а уж потом случился благословенный Интернет и Живой Журнал, из которого мы (сетевые писатели) вышли, как из «Шинели». Слова, язык — моя среда обитания,  я же филолог какой-никакой. Если перестанут печатать, я всё равно буду думать текстами.

— Есть ли у тебя «фильтры», скажем, не писать про обострившуюся обстановку между нашими странами, удержаться от слов честных, но горьких?

— Есть, конечно. Я не политолог, ко мне на страничку в Фейсбуке люди не за этим ходят. Но это стоит мне потом обострения нервов, поэтому в те моменты, когда не писать уже невозможно, пишу. Реакции бывают разные, но я всегда надеюсь на здравый смысл и ценность человеческих связей. Сейчас, например, как раз идут переговоры наших властей с российскими —  о передаче погибшего в Цхинвали гражданина Грузии. Уже и патриархи подключились, но пока безрезультатно. Речь идёт о том, чтобы сделать экспертизу и установить причину смерти — однако не передают, и всё тут. Это всё ужасно, и опрокидывает все наши добрые отношения. Иногда мне хочется всё бросить и перестать писать на русском. Но ведь надо, чтобы был какой-то нормальный разговор между нами!

Пару лет назад у меня была в гостях подруга из Москвы, и что-то ей стало нехорошо — пришлось вызвать скорую. Так вот, врачи скорой, когда узнали, откуда пациент, вообще забыли, зачем их сюда позвали, и давай наперебой ей рассказывать, как замечательно живётся врачам в России, какие у них там баснословные зарплаты и какие там легендарные академики, «особенно евреи». Бедный московский гость хватал ртом воздух и не мог даже спеть протестную арию, а я подленько хихикала и не вмешивалась.

Я одно время думала, что на мне держится вообще всё, весь мир и благополучие, — слава небесам, мания величия ушла. У меня есть своя маленькая миссия — рассказывать о том, что знаю и вижу. Хорошо бы, кстати, кто-то на грузинском рассказывал так же про Россию нашим — чтобы они поменьше верили в мифы.

— Грузии в пространстве русской литературы отведено особое место — вымечтанного близкого и недосягаемого рая. Помнишь у Окуджавы в «Путешествии дилетантов» Мятлев и Лавиния раз за разом всё бегут и бегут в Тифлис, но не могут остаться там? Как во сне. И есть в этом что-то нежное и болезненное. 

— Мне кажется, всё на поверхности: климат, тепло, еда хорошая, жильё дешевле, люди понимают русский. Если есть работа — удалённая или стабильный доход, то здесь жить можно прекрасно. Но ведь много куда едут! Гоа или Таиланд — тоже можно сказать, что болезненная страсть. Просто там тепло, расслабленно, море, фрукты, местный народ мирный. Но у Грузии есть некоторые преимущества — у нас было общее культурное пространство, и это, конечно, уникальная и бесценная вещь, как бы я ни относилась к СССР.  И растиражированный в тогдашнем кино образ фантасмагоричных грузин, у которых театр — это повседневность, имеет под собой основания. Иногда это утомляет, но мы в этом живём.

— Ну, у вас почти все будто специально выписаны для постановки! И свои чудачества не прячут, культивируют.

— Покупали мы квартиру с мужем много лет назад, пришли смотреть — тогда ничего не строилось, можно было только из старых квартир выбирать. Хозяин был «философ и кинолог», как он сам сказал,  обожал природу, мечтал продать городскую квартиру и обзавестись поместьем; разводил на балконе индеек, и собаки у него там жили стаей. Мы тем временем озирались в ужасе — по стенам были развешаны дюбели с верёвочками-шпагатами — знаешь, такие волосатые? И вот на них висели высушенные рыбьи пузыри, поблескивая перламутром. По всему дому! Это были все его трофеи, видимо.

Кроме того, он плёл из прутьев фрагменты плетней — они валялись по всей квартире и мешали передвигаться, кое-где служа перегородками. Когда мимо нас прошла его жена и мельком глянула на своего мужа, в её глазах на мгновение сверкнуло что-то такое смертоносное — и я поняла, почему у них в гостиной висела копия «Юдифи и Олоферна» в натуральную величину.

Или, например, родня моего мужа, его бесчисленные тётушки и кузены — это же никакого сериала не надо, просто садись по­удобнее и смотри, прихлёбывая чай. Тут живо, горячо, интересно, утомительно, ужасно, и все вместе, может, в этом всё дело?

— Ну да, я помню, как у вас случилось наводнение, и дикие звери гуляли рядом с твоим домом. И в этом не было ничего удивительного. Ну да, вот Тина, вот звери рядом ходят — Тбилиси!

— Это маркесовский мир, в котором трудно жить, но про который так упоительно читать. Я в те дни, когда искали последнего тигра, должна была рано утром ходить кормить собаку и кота своей подруги. И каждая уличная кошка представлялась тем самым хищным зверем,  я всерьёз репетировала свою линию поведения, как я буду его уговаривать не есть меня, и усмирю. Когда тигра нашли мёртвым, было такое ощущение утраты, потери остроты жизни, как будто летающий остров пролетел и зацепил нас слегка, а потом исчез за облаками и больше не вернётся.

— Кстати, про утраты. Ты же сама не тбилисская девушка, ты батумская. И в твоих текстах о Батуми звенит такая тоска.

— Ох, Света. Батуми — это маленький портовый город, построенный не так уж давно специально для нефтеперерабатывающей промышленности, хотя поселение там древнее. С Тбилиси он не сравнится во многих смыслах, но какая разница мне, батумской девочке, если я каждое утро, открывая окно, ощупываю воздух на предмет запаха моря и кофе? Уже мысленно собираю манатки, чтобы жить там. И по дождям скучаю, и по мокрым листьям магнолий, и по рёву шторма ночами, и по всему невыносимо любимому. Это всё — только моё. Но Тбилиси — это великий город. Настоящая классическая мировая столица на семи холмах, разделённая рекой, с колоссальной энергетикой, мифологией, способностью восставать из пепла как Феникс, сильный и витиеватый город. Его я люблю совсем по-другому, с почтением и немного отстранённо.

— У нас с тобой общие культурные коды, общие смыслы и книжки —Маркес, Борхес, Кортасар в одной лодке. Но народилось новое поколение, те, кто не застал ни СССР, ни книжек наших; те, что на английском стрекочут лучше, чем на русском. Какие они у вас?

— О, это мои самые любимые люди, и мои дети, и чужие; мне всё время хочется распластаться так, чтобы закрыть их от всех опасностей. Дети тут потрясающие, талантливые, свободные, добрые и, слава небесам — нетравмированные. Ну, не все, конечно, — здесь жизнь тоже разная. Но от нас они отличаются, прежде всего, тем, что у них гораздо меньше предрассудков и внутренних ограничений в восприятии мира. Мы жили за забором — и это до сих пор трудно убрать, а они живут в одном огромном дворе,в котором есть ворота, — можно открыть и перейти в следующий двор, или сад, или лес, или выйти к океану. Кстати, про языки и связанные с ними странности: у меня в семье у всех было и есть обычное грузинское образование — начиная с родителей, братья-сёстры, муж и дети, и только я попала в русскую школу, а потом и в универ. Дома мы говорим на грузинском, если гости русскоязычные — переходим на русский, а когда одни — опять на грузинском. Но если я сердита и выговариваю домашним — палю на русском! За это меня, наверное, можно привлечь к какой-нибудь ответственности. И можно было бы считать меня уродом и мутантом, но дело в том, что наш младший сын Мишка пошёл в мать — блестяще владеет английским и гораздо проще живёт на нём: пишет рассказы, болтает с друзьями, учит уроки. Все остальные языки ему не подошли! Почему так происходит — надо спросить у учёных, лично я ничего не понимаю.

— Погоди, а Мишка и Сандро читают твои книги? 

— Не читают! И шарахаются от меня, если я их фотографирую. Баста, карапузики, — я уже не могу их использовать в своих корыстных целях. Мишка попробовал один раз прочитать книгу про них же самих  («А также их родители». — Ред.), но через пять минут убежал. Наверное, это правильно. Я довольно много писала о 90-х. В новом грузинском кино 90-е просто какая-то навязчивая идея — все фильмы крутятся вокруг этих лет, и уже пора отходить, начать жить сегодня. До сих пор многие факты тогдашней жизни не оценены, не рассмотрены, не переработаны; это связано с противоречиями в самом обществе, радикальными противоречиями, поэтому тут на один и тот же факт могут жить разные точки зрения. Для меня в эти годы в моей личной маленькой жизни случилось довольно много всего: и упадок, и расцвет, и разочарования, и любовь, и семья, и трудности, и молодое веселье — всё вместе

.

— Не возникают ли возле тебя муд­рые люди, что бухтят и призывают, мол, брось, Тинатин, это всё, пиши на грузинском, вернись к корням!

— Меня никто ни к чему не призывает — кроме того, чтобы поскорее подать ужин! Корни тут всегда на месте — нам предки столько всего оставили, что можно на этом богатстве паразитировать ещё не одно поколение. И в Грузии меня как писателя мало кто знает, кроме ближайших друзей, — ну и, слава Богу, так спокойнее. У нас сейчас тут расцвет писательства и издательского дела. Куча книжных магазинов, презентаций новых книг молодых авторов, переводы мировых бестселлеров; и это так здорово, что есть разные, разные писатели. Есть и толстые литературные журналы, и там печататься престижно — всё путём.  Иногда скандалы настоящие литературные бывают, мне от этого только весело. Я пока там не печатаюсь — на русском же пишу. Но когда-нибудь, возможно, соберусь с силами, напишу на грузинском, и напечатаюсь тоже!

— Ты не только писатель и кулинар, ты ещё блогер. И для русского Интернет-пространства в некотором смысле представляешь свою страну. Накладывает ли это на тебя какие-то дополнительные обязательства, и какие именно?

— Накладывает, моя птичка, и иногда я думаю: может, очень зря так загоняюсь, и надо освободиться от этих проклятых наложений, и писать совсем свободно, что вздумается и в голову взбредёт? Факт, что есть ощущение необходимости перемен. Дети для меня самые важные люди, и я чувствую, что должна только им, а больше никому. Всё, что я делаю, должно работать на их будущее, а значит — и на страну, которая им родина. Всё, что делают и говорят родители, отражается на детях. Значит, стать собой в полном смысле слова, стать лучшей версией себя  —  самое важное обязательство для меня.

Беседовала Светлана Анохина