03-апр-2018, 00:48
Первая печаль и знакомство со смертью
...До школы, в раннем детстве я рос счастливым мальчиком. Отец меня баловал как младшего — только я в семье мог возразить ему. Была сплошная радость, я и не знал иной жизни, кроме той, где улыбки, подарки, похвалы и слова о том, какой я замечательный мальчик. А затем у меня появился младший брат, он был очень подвижным, беспокойным мальчиком. Помню, как я играл с ним, когда он был в колыбели, как мы радовались, когда он начал делать первые шаги, ходить, выговаривать первые слова. Потом случился несчастный случай.
Мама пошла по вызову скорой медпомощи в другой аул, а его оставила с сестрой-школьницей. Та на мгновение отвлеклась, двухлетний мальчик дернул за шнур кипящий чайник и опрокинул на себя. Его ожоги долго лечили. Помню, мама все время делала ему уколы. Он плакал. Я маму уговаривал не делать, мол, ему больно. Мне объясняли, что ему еще больнее будет, если не делать. Как я понимаю сейчас, ему никак не могли сбить температуру.
Была зима. В одну из ночей братишка, не умолкая, плакал; мама, не покидавшая его ни на минуту, никак не могла его успокоить. Отца не было дома, — кажется, уехал то ли в город, то ли в райцентр по служебным делам. Я проснулся от плача, из-под одеяла смотрел, как мама ласкала братишку, произносила разные добрые слова, чтобы его успокоить. Через мгновение голос мамы пропал, а плач усилился. Вижу, мама головой уткнулась в брата и тихонько плачет, чтобы мы не слышали.
Почему-то я боялся шевельнуться и думал, что мама еще сильнее заплачет, если увидит, что я не сплю. Не помню, как я заснул, помню только, что когда проснулся, в доме никого не было. Братья и сестры куда-то вышли, мама, наверное, возилась со скотиной, только братик в углу комнаты на небольшой тахте лежит. Я подошел. Вместо красивого, с большими черными глазами братика я увидел другого ребенка. Впалые глаза, от круглых щечек ничего не осталось, губы ссохлись как у старичка, и на них желтоватый налет. Он не плакал. Только часто-часто дышал, и в груди у него что-то хрипело.
К вечеру вернулся отец. Они с матерью что-то долго обсуждали тихими голосами. Света не было. Помню почти раскаленную печь, теплую комнату и отца с мамой, сидящих над больным ребенком. Тени прыгали, искажая их лица.
Когда я проснулся, комната была полна народа. Все что-то говорили, иногда перебивали друг друга, хотя и не ссорились. Я не мог разобрать ни одного слова, слышал только гул чужих голосов. Отца и мамы не было в комнате. И тахта, где обычно лежал больной братик, была прибрана.
Во дворе нашего дома отец и еще один мужик резали козла с большими рогами сероватого цвета. Их лица были мрачные. Чуть дальше от них пылал костер, и двое мужчин прилаживали над огнем большую кастрюлю. Вместе со сверстниками я бегал вокруг костра — мы все были голодны, хотели мяса и ждали, когда же сварится. Но полной радости у меня не было. Беспокоили две мысли: почему брата нет там, где он всегда лежал, и где мама?Через какое-то время в наш дом направилась группа мужчин. Они вошли, и почти сразу в доме, где только что было настолько тихо, что он казался пустым, забормотали — все громче и громче, потом заплакали; кто-то вдруг забился, закричал, будто хотел расшатать стены. Вскоре дверь снова открылась, и из дома вышли мужчины. У них были лица людей, которые страшно хотят сейчас оказаться в совсем другом месте. В проеме распахнутой двери я увидел маму. За плечи и за руки ее удерживали несколько женщин, уговаривая вернуться в дом, а она рвалась вслед за мужчинами, быстрыми шагами удалявшимися по узкой аульской улочке. Кто-то из мужчин остановился и, обернувшись, прикрикнул на женщин. Только тогда я рассмотрел: впереди шел отец, и в руках у него было что-то, завернутое в желтое одеяло.
Детвора побежала по улице за мужчинами, женщины увели в дом мою плачущую маму. А я стоял посреди пустой улицы и не знал: за детьми бежать или к маме идти. Не пошел ни к кому. Побежал в сарайчик соседей, сел на бревно и заплакал навзрыд. Я плакал обо всем сразу. О маме, которая так громко кричала. О том страшном, что увидел в лице отца, утром резавшего козла. О козле, который хрипел и бился в его руках. И о себе, маленьком, ничего не понимающем, но чувствующем – случилась беда.
Долго я сидел и плакал в том сарае. Руки замерзли, ноги замерзли. Меня никто не искал. Да никто и не видел, куда я пошел.
Дальше помню урывками. Старую женщину рядом с собой. Как она за руку ведет меня домой. Наш дом, где много людей и вся сельская детвора сидит на полу, жует хлеб с мясом. Еще одну женщину в черном, она большим черпаком наливала детям горячий бульон. Другую комнату, где за столом сидят мужчины и отец с ними.
Я никак не мог понять: почему, когда моя мама плачет, весь аул у нас кушает, а дети радуются и шумят? Меня посадили в углу, налили бульон и дали хлеб. Я был очень голоден, точнее, должен был быть голоден, но еда утратила вкус. Я вяло жевал хлеб, когда меня позвали к маме. В полутемной комнате сидели, как мне показалось, все женщины аула. Мама молча встала мне навстречу, обняла, посадила возле себя. Она с большим трудом сдерживала слезы:
– Ты покушал?
– Да... А наш Эльдар где? – начал я, но замолчал, посмотрел на маму, и мы вместе заплакали.
Заплакали и женщины. Там, в теплой комнате, я и заснул возле мамы. На следующее утро я первым делом побежал посмотреть на тахту, где лежал больной брат. Там было убрано. Во дворе девочка лет восьми сказала мне:
– Ваш Эльдар умер… его похоронили… твой папа его похоронил... вон там он... – Она указала пальцем в сторону кладбища...
Комментарии (0)