Журнал «Дагестан» » Общество » Борис Войцеховский: «Рисую, потому что рисую»

Борис Войцеховский: «Рисую, потому что рисую»

     
Может быть, это прозвучит нескромно, но я считаю, журналу «Дагестан» очень везёт с авторами. И не только со штатными, которые, понятное дело, все молодцы и красавчики, но и с внештатниками. Как нам удаётся заполучить их, почему эти прекрасные, талантливейшие люди соглашаются отдавать в журнал свои тексты, учитывая далеко не царские гонорары, не понимаю до сих пор. Не понимаю, но очень радуюсь, что такое происходит. Борю, то есть Бориса Войцеховского, все наверняка запомнили; он писал для нас, мы с ним дружим, и иногда кажется, что в Дагестане он не меньше времени, чем в своей Москве. А проектов, связанных с Дагестаном, у него определённо больше. Мы поговорили с Борисом, чтоб узнать, почему это произошло, откуда взялись «махачкалинские лимерики», зачем в древнем ауле фигуры женщин из пенокартона и кто имеет право писать о Дагестане.

Светлана Анохина



— Мне сейчас даже вспомнить сложно, когда мы с тобой познакомились. Сначала дружила с Заирой Панаевой, а потом вы поженились, и я сильно обрадовалась, потому что ты «свой». Но я всегда воспринимала тебя как коллегу, как журналиста. И когда увидела первые твои графические работы, даже не поняла, чьи они, решила: вот здорово — Заира художник, Боря пишет, прекрасный тандем. А оказалось…


— У меня в жизни много разнообразных нереализованных любовей. Рисование — одна из них. Рисовал я с самого детства, что не удивительно, половину детства я провёл в доме своей сухумской бабушки — достаточно знаменитого в Абхазии художника Ольги Брендель. Бабушка считала, что у меня талант. А потому около своего мольберта ставила мольберт поменьше и внимательно следила за тем, чтобы линии мои были верны, рука тверда, а цвет разнообразен. Художественную школу я окончил на все пятёрки, но вот тут-то и началась череда обломов. Хотел поступить в Сухумское художественное училище — в Абхазии началась война. Хотел поступить в художественный вуз в Москве, но тут уже и бабушка-художник, и папа-художник стали дружно меня от этой затеи отговаривать: мол, не время сейчас, художники в полной жопе, тебе нужна профессия понадёжнее... В общем, художником я не стал, о чём время от времени жалею, хотя, с другой стороны, меня вполне устраивает и то, что есть. А рисовать можно и для себя — чем я время от времени и занимаюсь. Журналистика же даёт возможность рисовать не просто так, а придумывая всякие истории — от совсем дурацких до, вроде бы, нет.


Борис Войцеховский: «Рисую, потому что рисую»

— Насколько я помню, история Амузги — это уже третий, а то и четвёртый твой проект, непосредственно связанный с Дагестаном. 


— Я и сам сбился со счёта. Первым проектом была серия так называемых «махачкалинских лимериков» — этаких стишков про тех, кого я в Махачкале знаю, или с кем был не прочь познакомиться. Вторая — крошечная отрисованная книжечка про Кубачи. Следом была выставка «Кубачи, пирожки и туманы» в махачкалинском Нацмузее, за которую я бы хотел сказать огромное спасибо Джамиле Дагировой — самому мне бы никогда в жизни не хватило наглости решиться на такую авантюру. Ну а затем пришла пора Амузги.


— Боря, расскажи подробнее. Что, зачем, почему именно Амузги?


— Потому что перепахало. Впервые я оказался в Амузги лет пять назад, когда на правах ещё даже не жениха приехал в Кубачи — родовое село своей будущей жены. Об этой поездке можно было написать отдельную историю хотя бы потому, что накануне её моя будущая тёща рассказала односельчанам, что её дочь приедет вместе с мужем. А я-то — ни ухом, ни рылом, и даже предложение ещё не сделал. 




— Тут я должна всплеснуть руками и проговорить что-то вроде «вуя-вуя, куда кОтится мир!»


— Давай, но только быстро. В общем, не успели мы распаковать вещи, как в дверь начали стучать. Открываем — там соседка, одной рукой стучит, во второй держит огромное блюдо с пловом, в третьей — конверт с деньгами. Женщина пришла нас поздравить, о чём мы догадались далеко не сразу… Далеко не сразу мы с Заирой отправились и в Амузги, но как только туда добрались (а это нужно идти по горной тропе минут сорок, да ещё и под раскалённым солнцем), я немедленно понял, что оно того стоило.
Сложно объяснить, но Амузги мне показались каким-то совершенно сказочным местом, местом будто бы из какой-то другой реальности — реальности практически стёртой, а потому требующей немедленной реставрации. Ну, представь: я — городской чувак, а тут — полуразрушенные дома, камни, заросшие ржавым мхом, обвалившаяся сторожевая башня, скалы и горы, неподвижно висящая в воздухе фиг знает какая маленькая птичка, хлеб и сыр в моём рюкзаке, и расстройство от местной родниковой воды в желудке. От такого воображение у кого хочешь разыграется. Вот у меня и разыгралось. А тут ещё из единственного более-менее целого амузгинского дома вышла единственная жительница аула: маленькая, словно та птичка, старушка Патимат. Единственная жительница аула! И у меня в голове всё перевернулось окончательно.
С тех пор, как говорится, прошло много лет…


— Да, тут титры, пожалуйста.


— И все эти годы я пытался придумать, как рассказать об Амузги другим людям, как заставить их поверить, что это место было когда-то живо, что здесь рождались и умирали, делали глупости и совершали подвиги, смеялись и плакали, проигрывали в карты варёные яйца и проклинали советскую власть, потому что было за что. Я стал искать амузгинцев. Я стал разговаривать с амузгинцами. Я стал записывать их истории. Я вырезал из пенокартона фигуры амузгинок, чтобы, расставив их в мёртвом ауле, вдохнуть в этот аул хоть немного жизни. Так родился проект «Оживляя Амузги».


— Да, слушай, я же помню! Только не сразу поняла, что это реальные фигуры, и ты шастал по селу, их расставлял. Думала, что фотошоп, коллаж, я не знаю…


— Ну, там не очень удалось, фигуры довольно быстро сдул ветер. Мне же хотелось, чтобы память жила чуть дольше. И тогда я снова стал рисовать — на этот раз графическую повесть, основанную на услышанных рассказах, охватывающих период с начала 40-х годов до наших дней. То есть с депортации амузгинцев на чеченские земли до окончательной смерти аула.




— Ты заметил, что героини почти всех твоих проектов женщины?


— Во-первых, это просто красиво, потому что все женщины — прекрасны. Во-вторых, кубачинки (а в основном героини у меня именно они) очень живописны чисто графически и очень узнаваемы со своими широкими платьями, казами и мучалом за спиной. Но главное это то, что, как мне кажется, они, женщины, и есть сама жизнь. Как бы ни выпендривались мужики, именно женщины не только рождают нас на свет, но и делают людьми. Они — символ рождения, символ любви и гарантия того, что мир не покатится ко всем чертям. Не говоря уже о том, что после того как я объехал кучу дагестанских сёл, я проникся к дагестанкам невероятным уважением, потому что вкалывают они как проклятые. Табасаранские ковры ткут они, балхарские горшки лепят они, унцукульские изделия украшают женщины, женщины же часто полируют и кубачинское серебро. И это я ещё не упомянул дом, кухню, детей и коров. Так что большой им респект и баркалла, а я чем могу, тем — ха-ха — прославлю и воспою. Но про «все проекты» ты не права. У меня было несколько коротких комиксов с героями-мужчинами. 




— Это те, из-за которых в дагсоцсетях поднялся дикий вой возмущения? И ты даже удалял какие-то публикации из своей ленты, из-за чего вновь поднялся вой, только уже ликующий — «вот, как мы его!». Я не ошибаюсь?


— Вообще-то это была просто добрая шутка. По крайней мере, мне так казалось. Я придумал двух персонажей — достойных братьев Абдукарима и Абдусалама, наивных сельских мужичков, иногда остро реагирующих на внешние раздражители, но добрых в душе. И нарисовал про них несколько коротеньких комиксов, в которых достойные братья то долго не принимали Деда Мороза, то переживали из-за рождения дочерей, то противостояли городским соблазнам, но из всех передряг неизменно выходили капитальными красавчиками. Мне казалось, что Абдукарим с Абдусаламом призваны поднимать настроение. И поначалу так оно и было. Но затем про них написало одно федеральное издание и… понеслось. Редакцию обещали сжечь, меня посадить на бутылку и так далее. Я был, признаться, в шоке. И попросил дорогую редакцию публикацию удалить.




— Могу себе представить, как тебя эта реакция шарахнула по голове…


— Скажем так: это был волнующий опыт. Первый подобного рода. Я был… скажем так, несколько разочарован и удивлён реакцией на безобидные рисунки. И даже то, что в одном из комиксов про достойных братьев был изображён человек, похожий на Хабиба, подобной реакции не объясняло. Я понимал, что мою жизнь это не изменит совершенно, но у меня в Дагестане живут близкие родственники. Например, тёща. А она подобные угрозы воспринимает сильно близко к сердцу. Как и моя жена. Я променял достойных братьев на покой достойных женщин. Так вышло. Но, кстати, Абдукарим и Абдусалам по-прежнему живут у меня в фейсбуке в режиме «для друзей». Потому что друзья у меня тоже достойные.


— Спрашиваю на правах «достойного друга», думаешь ли ты, что нужно считаться с «чувствами представителей малых народов» и нет ли тут такого внутреннего шовинизма, высокомерия «белого человека» по отношению к «туземцам»? 


— Мне кажется, что между «считаться с чувствами» и «шовинизмом» нет знака равенства. Я — дитя русско-еврейского брака, да ещё и росшее то в Москве, то в Абхазии, поэтому считаться с чувствами меня учили с детства. В отличие от русских туристов, я никогда не ходил по Сухуму в шортах, потому что знал: здесь так не принято. Я не просил сало, которое очень люблю, приходя в гости к еврейским родственникам. Вставал, когда за меня произносили тост, на грузинских застольях. Это всего лишь уважение к людям, которых я действительно уважаю. Это же уважение не даёт мне права считать кого бы то ни было туземцами. Я всех нежно люблю, что порой мешает мне быть объективным, зато люди обычно отвечают мне взаимностью... Достойные братья кого-то оскорбили? Ну, ок, ребята, простите. Мне они по-прежнему милы, но вам я их больше не покажу, чтобы не ввергать вас в соблазн лишний раз обидеться.




— Я про другое. Про готовность превентивно извиняться, про страх обидеть, которые понятны, когда ты имеешь дело с теми, кому покровительствуешь, но просто невозможны в отношении тех, кого считаешь равными себе. 


— Ох… Вот это реально сложно, потому что в этом странном мире всё слишком странно. Но вообще-то я считаю так: есть отдельные люди, главное хобби которых — обижаться. Есть отдельные группы точно с таким же хобби. Ощущение, что всем им безумно скучно и абсолютно нечем заняться. Их хочется послать, но не могу, потому что мне их ужасно жалко. 


— Жалко?


— Ну да, жалко. Правда. Я думаю, все они ужасно несчастны, потому что не реализованы, потому что им нечем гордиться, потому что они не видят никакого смысла собственного существования. А обиды как бы придают им значимости в их же глазах. Они же обижаются за благое дело и великие идеи, значит и сами благи и велики. Но лучше бы они просто влюбились.


— Прекрасный рецепт! Но ты мне всё же ответь. Вот есть прекрасный огромный, яркий мир. Можем ли ты и я использовать все культурные коды, нам известные, или тут работает такое «авторское право на национальность»: о лакцах пишет лакец, о якутах — якут?


— Я не знаю, что такое авторское народное право. Нет, мне, конечно, ставили в вину: мол, как я посмел писать про Кубачи, когда был Ахмедхан Абу-Бакар и про Кубачи уже написал. Но это же глупость несусветная. Что, если я не даг, я не могу писать и рисовать про Дагестан? Да ну, идите вы нафиг. Писал, рисовал и буду писать и рисовать — про кубачинцев, цумадинцев, абхазов, евреев, русских, пастафарианцев и мусульман. А культурные коды… Слушай, я знаю про Кубачи больше и лучше некоторых кубачинцев, потому что многим насрать на свою историю, а мне — нет. Кстати, тёща вообще считает, что я бóльший кубачинец, чем вся её семья. Врёт, конечно, но мне приятно. Я люблю свою тёщу.




— Да, твой кубачинский цикл, точнее, все кубачинские циклы очень удачные. У тебя ведь даже татуировка с кубач
инскими мотивами, и мне завидно. Хочу такую же! Кстати, по поводу тату претензий ещё не было?

— Претензии были большие. От жены. Потому что делать эту татуировку я поехал в день рождения Заиры и несколько подзадержался в тату-салоне. Прости, Заира! Но я ни о чём не жалею, потому что давно такое тату хотел. Я ведь сам отрисовал для него эскиз. Теперь Кубачи, точнее, кубачинки, всегда со мной, даже если жены нет рядом. Поэтому я всегда под присмотром. Чтобы присмотр был ещё сильнее, я думаю: не сделать ли мне ещё одну тематическую татуху. Но в даргино-еврейской семье тратить бабки на такое… ну, сама понимаешь.


— Понимаю, да. А теперь скажи мне, дорогой друг. Почему Кубачи, почему Дагестан? Понятно, если бы ты был такой усреднённый москвич, так у тебя у самого в запасе не только еврейские яркие мотивы, так ещё и Сухуми! Почему же так потянуло на Дагестан, что ты нашёл там такое, чего не видно нам?


— Ммм… Я мог бы тут долго и подробно рассказывать о том, как в Дагестан меня привели картины моей бабушки и детская мечта, но буду короток: я влюбился в дагестанку. С этого всё и началось. А дальше, как человек влюбчивый, я влюбился в Махачкалу, Кубачи и все прочие места, куда попадал то по личной, то по служебной надобности. Почему? Так и не ответишь. Хотя, нет, скажу. Может, помнишь строчку из песни Кости Кинчева «Энергия»: «Я болтаюсь между Ленинградом и Москвой, я здесь чужой, я там чужой». Так это практически про меня. Я родился в Москве, но никогда не чувствовал себя москвичом. Я обожал Абхазию, но никогда не чувствовал себя там своим. Для русских я еврей, для евреев тоже не совсем «цимес». А потому я в вечном поиске дома. Можешь не верить, но это чувство появилось у меня в Дагестане — будто что-то щёлкнуло внутри. Да, конечно, тут тоже много баранов, но где ж их нет. Но тут от многих людей прёт какая-то такая энергия, которая заставляет меня всё время что-то придумывать, делать и ловить кайф. Наивно, да? Возможно, всё это иллюзия, но дай мне ею насладиться! Как сегодня я наслаждался, видя, как посреди узкой улочки в районе метро Бабушкинская два юных дага от души танцевали лезгинку. Красавчики, ле!


— Твоя книжка «Чудище и Капитан», как я знаю, получилась очень удачной, хотя и без дагестанских мотивов. Как, по-твоему, нужно писать для детей?


— Писать надо так, чтобы самому по кайфу было. Надеюсь, моё начальство это не прочитает, поэтому расскажу: эту книжку я сочинил, сидя в своей редакции и забив на некоторые служебные дела. Потому что пропёрло меня и всё тут! Я сочинял историю про Чудище и Капитана, представляя, что этот капитан я. Недаром же он тоже Борис, тоже любит смотреть на море, и тоже носит традиционную фамилию: я — Войцеховский, он — Розенталь. 


— Вот уже много лет я наблюдаю за разными попытками создать «детскую дагестанскую литературу» или дагестанские мультики. И все эти проекты кажутся мне нежизнеспособными.  В частности потому, что авторы в обязательном порядке опираются на классиков дагестанской литературы. Можно и нужно ли пытаться тут что-то изменить, найти другой вектор?


— Меня сейчас точно побьют, но я всё равно скажу: классики дагестанской литературы возможно прекрасны, но невероятно скучны. Они из другого времени — восторженно-замедленного, нравоучительно-занудливого. На всём этом фоне я могу выделить для себя лишь две суперзвезды — Абу-Бакара с его «Ожерельем для моей Серминаз» и Ахмеда Мунги с его дивными стихами про девичьи красоты, парижских мадам и продажную любовь… Не понимаю, как так вышло, но оба они кубачинцы… Отдельным пунктом стоит Адалло Алиев… Так вот, не надо сейчас говорить с детьми языком классиков, потому что, во-первых, это не очень хороший язык, а, во-вторых, страшно далеки эти классики от нынешних детей. Какой им Сулейман Стальский?! Какой им Омарла Батырай?! Какой им Махмуд из Кахаб-Росо?! С детьми нужно говорить так, чтоб им было всё понятно, чтобы они могли представить себя героем книги. И сюжетов же таких можно найти навалом.




— Слушай, а сам ты не думал попробовать написать ещё одну детскую книжку, но уже на дагестанском материале? 


— Думаю. Я много о чём думаю, но где взять на всё время? Знала б ты, сколько у меня заготовок и полуфабрикатов разных околодагестанских проектов дома валяется — от кубачинских икон до настольных игр. Мне интереснее истории, рождающиеся у меня в голове. А желающих разобрать по кусочкам старые легенды и без меня много.
Но сказки или детские стихи, надеюсь, всё же напишу. Про утонувший в белоснежном тумане ярко-синий аул. Про девочку, предпочитавшую традиционной одежде платье в горошек. И про женщину в красной шляпке, способную переспорить Каспий. 


— О, последнее это прекрасно, поправляю свою шляпку и благодарю. Но скажи, как в наше время «продать» проект или донести его до массового читателя—слушателя—зрителя?


— А можно я сознаюсь, что я очень плохой представитель своей нации? Что я ничего и никогда не продавал, потому что жутко стесняюсь это делать? Но — к моей радости — всё как-то складывается в обход моей коммерческой криворукости. Одному из крупнейших российских издательств детских книг понравились мои стихи и рассказы — и их напечатали. Нарисовал книжку про Кубачи — издали. Начал рисовать картинки — их увидела Джамиля Дагирова и предложила сделать выставку... Рисунки про Амузги... Я не знаю, издадут ли их. Я никому ничего не предлагал, потому что, во-первых, пока не доделал, а, во-вторых, чёрт его знает, кому предлагать. Но дело-то вообще не в этом. Портос говорил: «Я дерусь потому, что дерусь». А я рисую потому, что рисую. Что из этого получится и что будет дальше — посмотрим.

Популярные публикации

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Выходит с августа 2002 года. Периодичность - 6 раз в год.
Выходит с августа 2002 года.

Периодичность - 6 раз в год.

Учредитель:

Министерство печати и информации Республики Дагестан
367032, Республика Дагестан, г.Махачкала, пр.Насрутдинова, 1а

Адрес редакции:

367000, г. Махачкала, ул. Буйнакского, 4, 2-этаж.
Телефон: +7 (8722) 51-03-60
Главный редактор М.И. Алиев
Сообщество