Как мой отец потерял своих коней

Как мой отец потерял своих коней

Я никогда не прошу отца рассказать ту или иную историю для того, чтобы опубликовать. Да и он вряд ли будет рассказывать что-то для печати. Если попрошу, то возникнет неловкое положение: у нас как-то не принято так, чтобы отец с сыном говорили о своём творчестве. Он не подзывает меня, не делает никакого вступления — истории из прошлого возникают неожиданно, и слышу я от отца увлекательный монолог, который долго не покидает меня и в итоге оказывается на страницах моей «Тайной тетради». 

У каждой семьи, наверное, свои традиции, у нас свои, а монологи отцов длятся уже многие годы и рассказывают их потомки по случаю. Так и появились нижеприведённые истории о лошадях. Когда отец увидел картину места слияния рек Тлянадинка и Джурмут, пошло повествование. Преемственность в рассказах, передача былого сохраняется у нас. Сначала ты мальчик, и голос отца слышишь редко, затем становишься юношей, мужчиной, и голос слышен всё громче. Ты всё это впитываешь и пропускаешь через себя — когда-нибудь будет и твой монолог о минувших днях, рассказах старины и жизни своей, которую ты провёл в этом бренном мире, если, конечно, будет человек, который готов послушать тебя. Да будет так.  

— Когда мы с Яхьей из Ульгеба спускались по серпантину к тлянадинской речке, прогремел гром и пошёл проливной дождь, он всё усиливался и усиливался. Мы с ним вместе работали тогда. Я был молодым, 25-летним директором Чородинской средней школы-интерната, он был на лет 15 старше меня, работал там же завхозом.

Мой конь, купленный за наделю до этой поездки в Белоканах, был не приучен к горным тропам. Всё время фыркал, махал головой, вздрагивал от шорохов, но шёл впритык за конём моего попутчика. У Яхьи был здоровенный конь гнедой масти, который хорошо знал местность и шёл как по открытому полю уверенно и не спотыкаясь. После очередного поворота открылась поляна и сама река Тлянадинка. Она была мутной от бесконечных дождей, бурлила, громыхала, разбиваясь о валуны. Моста не было — ночью река унесла. Мы оказались перед сложным выбором: перейти речку на лошадях или вернуться домой и ждать, когда река присмиреет. Всё же решили рискнуть. Метров пятьдесят отделяли брод от того места, где Тлянадинка сливалась с рекой Джурмут, а там река становится вдвое больше. Стоит оступиться и волна снесёт туда, откуда выбраться будет крайне тяжело. Яхья трезво оценив возможности своего коня, сказал:

«Если вода выше моего пупка, я становлюсь беспомощным — плавать не умею. Если конь споткнётся, нет мне спасения. Но мой конь легко должен перейти туда, Исмаил. А твой конь неопытный, ты должен быть готов в случае чего спрыгнуть с него».

Сказав это, Яхья с конём вошли в воду. Опытный, сильный конь широкой грудью рассекал мутный поток, весь вымок, но вынес всадника на тот берег. Мой конь был молод, я покупал его за исключительную красоту: литое тело, длинные, как струны ноги, густая блестящая грива — он походил на ахалтекинца. Но, кажется, он впервые видел перед собой дикую стихию воды, не хотел приближаться, бил копытом то о землю, то по воде. Но я не давал ему возможности увернуться, и конь послушался моей руки, ступил в реку.

С самого начала он пошёл как-то странно, боком, когда дошли до середины, конь как подкошенный упал в ледяную мутную волну, а меня удар потока сорвал с седла. До берега было далеко, я никак не смог бы доплыть, оставалось только отдаться течению и надеяться на Аллаха. Вода бурлила, крутила меня, словно малую щепку, мне осталось пустить себя по течению и переплыть, куда волна меня кинет, лишь бы выбраться на берег. Так и сделал, в месте слияния двух рек показался мой конь и тут же исчез в мутном потоке, по дальнему берегу бегал и кричал Яхья, но река шумела так, что я ни слова не мог разобрать. Только видел, как взлетают его скрещенные руки и понял, что он запрещает мне даже пробовать преодолеть реку.

Но я учился в Избербашском интернате, то есть много лет жил у моря и хорошо плавал. А для того, кто научился плавать так рано, вода не враг, и каким бы быстрым не было течение, справиться с ним не такая уж проблема. Я замахал в ответ, стараясь жестами успокоить Яхью, переплыл реку и выбрался на другой берег.

— А конь твой? — спрашиваю я в полном непонимании, ибо никогда не слышал, чтобы лошадей унесла река.

— Конь в этом бурлящем, мутном потоке в двух местах появился, потом пропал с концами, река унесла, так и не нашёл нигде до Аварского Койсу. Даже не нашёл того, кто хотя бы кости моего коня видел. Через несколько месяцев один мой знакомый тлебелав (тохотинец) нашёл недалеко от аула Тохота мои хурджуны и потник от седла, больше ничего не нашли, — сказал отец и посмотрел на картину, которая висела на стене у меня дома. Это было именно то место — место, где сливались реки Тлянадинка и Джурмут. Хотя картина висит там несколько лет, почему-то только сегодня отец рассказал мне эту историю. (На картине поздняя золотая осень и маленькие чистые реки. При дождях они становятся  раз в пять больше).

— Жалко было коня? — спрашиваю я, чтобы разговорить отца.

— В тот день нет, был рад, что сам спасся. А потом, когда прошло время, всякий раз вспоминал о коне, переходя эту речку, — совсем молодой и неопытный конь был. И удивительной красоты. С красивыми конями мне не везло, у меня их за мою жизнь было более сорока. Был ещё один удивительно красивый конь, с ним совсем печальная история, даже рассказывать не хочу… Ладно, чай дают они нам? — спросил отец, закончив разговор о лошадях.

Я очень хотел его вернуть к разговору, не знал, как это сделать и спросил:

— А что случилось, отец, с другим конем?

— Застрелил…

— Застрелил??? Кто застрелил?

— Я попросил друга, чтобы застрелил. Это длинная история… Скажи там, чтобы чаю нам дали, — сказал отец и прервал разговор.

*   *   *

— Это случилось в 1956 году, в середине лета. Со мной был Багадур из Чорода, шли из Тлярата в село Цумилух верхом на красивых лошадях-иноходцах. Председателем колхоза в те годы там работал наш джурмутовец  Абдулазиз. Он звонил к нам в Тлярата и попросил, чтобы к нему заглянули. «Пока вы едете, барашка тоже зарежем», — по­обещал Абдулазиз, и мы, довольные, держали путь в Цумилух. Но Багадур был такой человек: где он, там обязательно должно что-то произойти. От богнодинской речки должны были свернуть в сторону Цумилуха, а Багадур направился в сторону селения Никар или Сикар. Он был неспокойным, хулиганистым мужиком, делал что вздумается, особо не заморачиваясь, — рассказывает отец.

— В Цумилух разве через Никар идут?

— В том-то и дело, что не идут. А Багадур кричит мне из лесу: «У меня возлюбленная там, мне надо её видеть… Я слышал, её выдают замуж за односельчанина, если она хоть жестом даст понять, что замуж за него не хочет, я должен украсть и увезти её».

Мне не очень понравился этот план, но отпустить его одного в чужое село я не захотел и повернул коня вслед за Багадуром.

За очередным крутым поворотом открылась площадка, где торчащие корни больших сосен взрыхлили землю и образовали подобие лестницы. Мой конь будто застрял в этой рыхлой земле, дважды рывком вспрыгнул через небольшой земляной вал, задыхаясь, поднялся, и на ровной дороге вдруг встал как вкопанный. Я спешился, осмотрел коня, потянул за поводья. Конь сделал шаг-другой, сильно припадая на правую переднюю ногу. Видимо, он неудачно ступил, застряв копытом между корней, а попытавшись рывком высвободить ногу, серьёзно травмировал её, а может быть, и сломал.

Я крикнул Багадуру, что возвращаюсь обратно, мой конь не возьмёт подъём в Никар. Он что-то прокричал в ответ и отправился своей дорогой. С большим трудом добрался я до Цумилуха. Когда пригласили сельского ветеринара, он сразу озвучил приговор. «Перелом… Очень жаль, какой красивый конь…» — сказал и отпустил ногу коня, на которую тот так и не решался ступить.

Всего месяц прошёл с того дня, как я купил этого коня, заплатив за него немалые деньги. Это был иноходец тёмно-каштанового цвета, с длинной шеей. На лбу было белое пятно, а красивая длинная грива напоминала волну распущенных женских волос. Мало кто мог равнодушно пройти мимо него, не оглянувшись. И вот теперь из-за прихоти моего земляка, моей беспечности и стечения обстоятельств он был обречен.

Багадур вернулся, и мы направились в Джурмут. В ауле ветеринары и просто разбирающиеся люди подтвердили: ни лечение, ни наложение гипса ничему не помогут — надо избавляться от коня. Конь при этих разговорах прядал ушами и затихал, будто слышал и понимал каждое слово, иногда как человек глядел мне в глаза. Порой вздрагивал, смотрел на синие вершины дальних гор и ржал на весь аул.

Наступила осень. Горы вдалеке уже не были синими, а стали похожи на куски колотого сахара, ущелья и луга поутру оказывались покрыты инеем, речки стали тише, а дни короче. Все лошади спустились с гор: какие — в Цор, Белоканы и Кахетию на зимовку, какие — в кутаны на равнину вместе с чабанами и отарами овец.

Второй месяц шёл, мой конь сильно исхудал, неохотно щипал травинки и стоял на трёх ногах. Одна нога так и не касалась земли.

Когда за поворотом исчезли последние лошади, что направлялись в Цор, и пошёл дождь, перемешанный с мокрым снегом, меня охватило отчаяние. Приближалось время нашего расставания, наступала зима. После небольших размышлений я всё же решил избавить друга и себя от мучений.

Пришёл Багадур… Он был легкомысленным, беззаботным человеком и с готовностью согласился мне помочь. Я дал ему мой наган, и мы направились в сторону речки. Как только мы дошли до края скалы, под которой шумела река,  Багадур выхватил пистолет и как сумасшедший направил его на голову моего коня.

«Не смей!!! Подожди!!! Подожди я уйду, тогда выстрелишь», — прокричал я и побежал.

Багадур опустил ствол и ждал, пока я исчезну за поворотом. Моё сердце учащённо билось, дыхание срывалось, я, зажав уши ладонями, сидел на корточках у тропинки. Но выстрела всё не было. Я ждал, и каждая секунда длилась долго и будто оставляла на мне свою отметину: одну, вторую, третью... Выстрела не было. Мои ноги затекли, словно я просидел так несколько часов. Наконец я встал и сделал шаг в направлении обрыва, где оставил Багадура и своего коня. И в это мгновение прогремел выстрел. И ещё один. И ещё. Я замер, а после побежал на ватных подкашивающихся ногах. Багадур собирал с земли гильзы, коня нигде не было. Я подошёл к краю скалы и взглянул вниз. Он лежал в глубине ущелья возле речки.

«Все три в голову», — сказал Багадур, усмехнулся и протянул мне пистолет. Меня на мгновение охватила глубокая ненависть к этой ухмылке и человеку, который стрелял в коня, хотя я сам просил его об этом. И долго потом я себя упрекал за то, что сам не выстрелил, что передоверил это чужому человеку, для которого ни мой конь, ни то, что он был для меня как член семьи, ни я сам, ничего не значили.

P.S. Стих, который отец сочинил о своём коне, он мне не прочитал, сказал, что не помнит. Помнить-то помнит, конечно, но прочитать не захотел — не принято как-то. Мне его по памяти прочитала старшая сестра, она в детстве рылась в отцовских дневниках, нашла этот стих и запомнила:

Исанаги маялъ мугIрул расалъи,

Харица, тIогьоца берцин гьабидал,

ТIомуразул васаз хьихьарал чуял

Русназдаса ричун риччала къватIир.

Цоял эгъе хъахIал, цоял бох хъахIал

ЦIахIилал, багIарал, лахIгIан чIегIерал

Тимаралъ цIвакарал, цIергIан кенчIолел

Цо гьезул берцинлъи бицун пайда щиб.

Дир эгъехъахI буго хIетIеги бекун,

КIудияб пашманлъи тIадеги бегун,

Рагъда гьужумалде гьалмагълъиги ун,

Лъукъун гIодов ккарав рагъухъан гIадин.

Цо-цо лъугьина гьеб цебего гIадин,

Юргъа бачунаго цебехун ине.

Цинги чIун хутIила бетIерги къулун, 

ЧIегIераб ракьалде магIу гирун...

Подстрочный перевод

В наступающий май, когда низины гор

Цветами и травой украсятся,

Лошадей джурмутовских джигитов

Отвяжут и отпустят на луга.

Одни с белой пяткой и ногами

Серой, гнедой, и вороной масти —

Сверкающие, словно начищенное стекло,

Как вам передать эту красоту? 

Мой конь с поломанной ногой,

Останется с грузом глубокой печали. 

Словно воин, раненный на поле боя,

Когда друзья ушли на войну, а он остался.

Иногда встанет он, как и раньше,

Попытается идти иноходью.

Споткнётся... опустит голову на землю

И прольёт слезу на чёрную землю...

Не берусь оценивать эти строчки, да они и не нуждаются ни в моей, ни в вашей оценке. Как не нуждается в ней тот бесконечный поток историй, что берёт начало в такой древности, что представить страшно, рассказанных голосами всех когда-либо живших мужчин моего рода, общий поток, в который, надеюсь, когда-нибудь вольётся и мой голос.