Автаркия больших пространств

22 января 2018 года не стало скульптора и философа Сабира Гейбатова. Человека, с которого мне начал открываться настоящий Дагестан. С ним я сделал первое интервью в республике. Выражаю глубочайшую признательность Марине Ахмедхановой — второй героине этой истории — за разрешение его опубликовать.

Сабир предпочитал солидным памятникам небольшие скульптуры — лишённые классического совершенства, но именно поэтому живые. Надеюсь, что это интервью хотя бы отчасти покажет его таким, каким он был — ярким, полным самоиронии и не боящимся острых углов. Сабир мог себе это позволить именно потому, что сознавал: каждая его мысль, даже спорная, заслуживает того, чтобы над ней задуматься.

Автаркия больших пространств

Добросовестные журналисты (я слышал, что такие бывают) на беседу со знаменитостью приходят подготовленными. Но порой и знаменитости неплохо готовятся к приходу журналиста. Когда дагестанский скульптор Сабир Гейбатов, основатель философского клуба «Эпохе», проводил меня на второй этаж своей мастерской, стол уже был накрыт и радовал разнообразной закусью.

— Я взял лаваш, а потом думаю — зачем? Нужны чёрный хлеб, огурец и сало! — пояснил скульптор, откупоривая бутылку водки.

Путешествуя по республике, я чуть ли не каждый день уклонялся от попоек с гостеприимными горцами, но голые стены мас­терской, брюзжащий холодильник, стол с пирожками и сам вид скульптора-философа и его верной ученицы Марины так напоминали о советских кухонных посиделках, что устоять было невозможно, — и я мужественно взял стакан.

— У нас в философском клубе активность сумасшедшая, — с гордостью начал Сабир. — До тридцати человек иногда собираются. Больше, чем в Москве. Всё потому, что социальные проблемы накалены, и люди пытаются реагировать. Скоро здесь будет выставка «Дагестан в евразийском пространстве». Часто евразийство воспринимают в кондовом, русско-фашистском варианте. А ведь существуют по меньшей мере четыре разных проекта. Пантюркистский, иранский, казахский, даже татарского сепаратизма... Любой нормальный человек — стихийный евразиец. Другое дело — какой версии. Наша задача — найти оптимальное сочетание элементов, но с упором на Москву. Это вопрос не только политической конъюнктуры, но и

культурной причастности. Здесь часто говорят, что Россия нам навредила. Такие люди просто не понимают, что Дагестан возник искусственно, как русский проект. Даже если мы придём к самостоятельности, всё равно надо быть благодарными.

Он на мгновение задумался и подытожил:

— Давайте выпьем.

— Общался я с разными народами, — продолжил философ, закусив пирожком. — Все понимают, что мы живём в постсоветском доме и ментально близки друг другу. Это же катастрофа, когда уничтожают такую формацию, как советский человек. А ведь её можно подать и по-современному — советующийся человек. Консультант. Дагестан — это советская интернациональная республика. У нас лучше всего сохранилась советская ментальность.

— Жизнеспособна ли она до сих пор или же это лишь реликт? — спросил я. — В Дагестане я вижу серьёзное движение в сторону арабов, исламской религиозности.

— Это многополярный процесс. Не только фундаментализм, но и мусульманский протестантизм. У нас сильны традиции джадидизма, обновленчества, восприимчивого к цивилизационной роли России. Ещё мыслитель Гасан-Эфенди аль-Кадари в XIX веке говорил об использовании военной победы русских для развития Дагестана. В то же время среди симпатизирующих арабам много офисного планктона. Это очень постмодернистское явление! Человек увлекается авангардом, когда он ищет экзотику. А экзотика нужна, чтобы найти новый путь самореализации. Зайди в модное кафе — и увидишь девушку в хиджабе, болтающую о совсем неисламских вещах.

— Или вообще, танцующую под водочку! — добавила Марина.

— Ещё это мне очень напоминает по духу протесты на Болотной площади, — заметил я. — Кто-то белую ленточку накалывает, кто-то хиджаб надевает.

— Действительно, похоже! — оживился Сабир. — С точки зрения активизации политических претензий. Любое государство — тоталитарный проект. Оно нуждается в политике, но из-за консерватизма стремится её закрыть. Поэтому нужно воспроизводство конфликтных элементов, чтобы система формировала новый иммунитет. Только печально, что это делается такими технологиями, как теракты. Если политика, то непременно гуманитарная катастрофа. Меня взрывы в Волгограде повергли в тяжёлую депрессию...

— А то, что в Краснодарский край на время Олимпиады запрещён въезд дагестанцам, чеченцам и ингушам, особым категориям граждан России, тебя в депрессию не повергло? — едко спросила Марина.

— Я не понимаю, — Сабир энергично потряс головой. — Нахско-дагестанская группа — наипервейший стратегический союзник России в сдерживании пантюркизма. Слышал, как в Ницце столкнулись чеченская и арабо-африканская мафии? Этот элемент, несмотря на ислам, при воспроизводстве идентичности всегда идёт на столкновение с арабами. Не говоря уже о турках и тем более иранцах. Почему из нас делают козлов отпущения? Это же плохо кончится. Просто нужно создать устойчивые взаимоотношения, снять всю эту аравийскую байду, которая через атлантизм идёт. Я поддерживаю Коровина, когда он говорит об автаркии больших пространств, особенно актуальной в условиях кризиса. Автаркия — это закрытая система, эдакое смягчённое корейское чучхе.

Он коротко хохотнул.

— Дагестан — многонациональный. С ним сложнее, но надо постараться. Раздражает лезгинка в Москве? Приезжайте сюда, станцуйте на нашей площади калинку-малинку. Или гопак. Когда-то ведь легализировали рок-культуру. Я тогда в Питере был, помню «Сайгон». Субкультура кавказской молодёжи — тоже интересная стихия. Её нужно использовать, привести к единому культурному знаменателю...

И мы вновь слаженно сдвинули стаканы.

— Уникальный город Махачкала, невероятно постмодернистский. В самом центре взрывается шахидка, и всё равно мы идём в кафе, жизнь продолжается. А ведь должен быть народный сход...

…Сабир стоял с сигаретой в руке и с каж­дой новой фразой оживлялся всё больше, словно благодарные слушатели множились на глазах.

— Трубецкой очень по-имперски говорил: на Кавказе нужно опираться на принцип «разделяй и властвуй». Он прав, и я не против. Парень устроил беспредел. Не надо весь тухум трясти, отца пригласи: «Твой сын или нет? Если твой, сядешь вместе с ним. Если нет, скажи, что это не твой сын, и не будешь отвечать за этого отморозка». Да, здесь кланы, однако нормально построенная клановая система вполне эффективна.

— Вопрос лишь, насколько она современна.

— Более чем современна! Вспомним нетократию Александра Барта — правящую посткапиталистическую элиту. Или почитаем об эпохе Нового Средневековья, когда клятвенное обещание важнее капиталистического рацио. Сейчас время коллективности, а не индивидуализма, что никак не поймут либеральные интеллектуалы Дагестана. Должны возникать коалиции людей с внутренней симпатией друг к другу и конструктивным отношением к социуму. Которые понимают, откуда они, где и куда идут. По моему ощущению, сейчас время нового мягкого фашизма — в значении связки, здорового союза. Муссолини по сравнению с нынешними политиками был очень честным человеком. Он говорил: «Наша предвыборная программа проста. Мы хотим управлять Италией». Обозначил цели чётко и ясно, а дальше — уж как получится. Что мешает нам создавать хорошие общества? Даже если страна продолжит дробиться, нормальные люди — из Армении, Азербайджана, Северного Кавказа, Сибири — должны держаться вместе.

Мы спустились на первый этаж, где нас встретили шеренги солидных советских бюстов, сделанных ещё отцом Сабира — Гейбатом Гейбатовым, народным художником России. Из стены выступала, словно морда трофейного оленя, лысая башка Ленина. Висящее рядом гипсовое крылышко придавало ему сходство с херувимом. Среди важных бестелесных голов возвышалась незаконченная, с торчащими железными рёбрами, статуя с отпечатками пальцев скульптора на шее.

— Скульптурой заниматься интересно. Ты стоишь, вертишь, пачкаешься... Потом она остаётся, потрогать можно. В фотографии мы делаем десять снимков и выбираем, в лучшем случае, один. Здесь — то же самое, только дольше и тяжелее. У философии скульптуры невероятный диапазон — от голографии до антипамятников Ричарда Серра, когда в городе ставят железяку, и она стягивает вокруг себя маргиналов. Производит отсос социума, очистку других пространств. Почему бы и здесь не поставить что-нибудь, стягивающее, к примеру, ваххабитов?

В инсталляциях на стенах мастерской зияли бреши в форме арабских букв, за которыми таились не то пустота, не то новый смысл. Крохотный джигит в черкеске раскинул руки, словно в танце. На правом плече сидела птица, по левому колену взбиралась на грудь змея.

— Это памятник влюблённому, — пояснил скульптор. — По стихам Омарла Батырая:

Чёрный коршун со скалы мне садится на плечо.

Просит он, чтоб отдал я выпить очи подо лбом.

Чёрный коршун со скалы, ты не вовремя пришёл.

Я с тех пор, как полюбил, сам от жажды выпил их.

Чёрный змей с глухой реки заползает мне на грудь.

Просит он, чтобы отдал я сердце сахарное съесть.

Чёрный змей с глухой реки, ты не вовремя пришел.

Я с тех пор, как полюбил, съел от голода его...

Потом разговор, как водится, пошёл о дамах. Сабир охотно развил эту тему:

— Ислам — это религия женщин. Когда пророку Мухаммеду было откровение, он спросил жену, не приглючился ли ему Джабраил. Та разделась, и ангел исчез. Тогда любимая женщина Пророка вынесла вердикт: «Значит, он хороший».

— Делая бизнес в Чечне, я поражался, как часто имеешь дело с женщинами, — кивнул я.

— И это нормально! Как в прайде — лев всегда спит. Самец не должен заниматься жизнеобеспечением. Ницше точно сказал: для мужчины воевать — то же самое, что для женщины — родить ребёнка. Мужчина, работающий по хозяйству, не совсем мужчина. А русская культура разве не такая? Всегда и всюду женщина дом на себе тащит. Если этот парадокс абсолютизировать, то настоящего мужчины вообще не существует. Потому, что он в категории предельной пассионарности живёт не более мгновения. Его задача — оплодотворить и как можно быстрее погибнуть.

Гипсовые лица белели со всех сторон, а Сабир сидел в углу мастерской, уперев в висок фильтр горящей сигареты. И падал пепел, и скульптор то пускался в рассуждения на ускользающем от меня философском языке, то вновь говорил о чёрном коршуне, то включал вперемешку дагестанский рок и европейский прогресс и в семидесятых, а потом внезапно оказалось, что уже два часа ночи. Набрасывая пальто, он хлопнул меня по плечу:

— Знаешь, чем закончатся разговоры об отделении Кавказа? Потом задолбаетесь, это точно. Отступать некуда, позади Москва. Мой ответ прост: метизация! Побольше умных русских баб сюда. На новую евгенику. Стройте заводы, осваивайте территории. Обезопаситься можно только постсоветским евразийским интернационализмом. Я в питерском университете так и говорил: «Приезжайте, будем рожать детей. Учить их и православной, и мусульманской культуре. Я сам мусульманин, но считаю, что на Рождество лучше пойти в церковь. Все проблемы между нами — искусственные». Можно разделить, разорвать. Москва, Питер, Сахалин, Дагестан. Но нас же этим лишают памяти! Я хочу, чтобы нормальных людей в моей республике было больше. А нас вырезают. Пока — информационно.

— Причём международно! — подхватила Марина.

— Нет, — строго ответил Сабир.

— Межнационально?

— Внутри евразийского союза! — подытожил мыслитель, слегка покачиваясь среди безмолвных бюстов. — Автаркия, понимаешь, больших пространств!

Владимир Севриновский